Книга Тонущие, страница 41 – Ричард Мейсон

— У мадам Кланси страсть к ароматным отдушкам, — пояснила она, подходя к одному из окон и сдвигая вверх створку. — Но мы скоро избавимся от этой вони, не беспокойтесь.

Из-за окна, сквозь мощный заслон из тисов, из дальнего конца сада в комнату наползал туман. Пора расцвета сада давно миновала, некогда он вписывался в правильную схему, расчерченную засыпанными гравием тропинками, живыми изгородями и подстриженными деревьями, но с тех пор сбросил с себя ярмо человеческого господства и одичал. Он был призрачным, этот сад, и, как все разрушающееся, романтически притягательным.

— Мы в Ле-Варреже давно не бываем, — тихо пояснила Элла. — Это было излюбленное место моей мамы. Они с папой купили его сразу после женитьбы, и, думаю, Памела не слишком его жалует. — Она внимательно оглядела комнату. — Но папа не соглашается его продавать. Его не волнует, что дом зарастает плесенью. Он считает, раз мадам Кланси приходит сюда раз в неделю, то дом не заброшен, в него можно в любую минуту приехать и жить…

— А тебе он нравится? — поинтересовался я.

— Нравится. — Наши глаза встретились. — Мне не по душе, что он приходит в упадок. Да и время года сейчас такое мрачное.

— Это верно, — согласился я.

Элла улыбнулась нам с Эриком.

— Вот почему я так рада, что вы оба здесь, — сказала она весело. — Сможете как следует отдохнуть после трудов праведных, что выпали вам в Праге. Вместе нам скучно не будет.

Я кивнул и взглянул на своего друга, но он, отвернувшись, смотрел в окно, изучая просторы сада. Я не видел его лица, но, пока Элла беспечно рассказывала нам о полотенцах и ванных комнатах, заметил, как напряженно он держится, и отнес это за счет утомления, памятуя о том, как мало мы спали за последние сутки. Потому, когда Элла спросила, устали ли мы, ответил, что не знаю, как Эрик, а сам я валюсь с ног.

— Ничего удивительного — после такого путешествия. — Она сжала мою руку. — Ну что ж, отдыхайте. А часиков в семь, может, соберемся, выпьем?

— Отлично, — согласился я, с удовольствием думая о свободном времени, которое мы вольны были использовать по своему усмотрению.

Эрик, по-прежнему молча, стоял у окна.

— Значит, до встречи в семь.

И Элла вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.

Я стал не спеша распаковывать вещи, мечтательно поглядывая по сторонам, вдыхая оставшийся в комнате шлейф духов Эллы. Рядом с кроватью лежали старые французские романы в красивых переплетах. В шкафу я обнаружил большой фарфоровый таз для умывания и кувшин с голубыми цветочками — кажется, незабудками. У камина стояла ширма с вышитыми фигурами благородных дам и господ в стилизованном розовом саду.

Я отметил, что дом не такой запущенный, как показалось вначале, во всем видны следы ухода и заботы, и задумался, какой же была мать Эллы — женщина, подбиравшая для этой комнаты мебель, позаботившаяся о романах для развлечения гостей. Потом подошел к окну, где тихо стоял Эрик, и вместе с ним стал любоваться видом. Цветы в саду — их осталось немного — одичали и разрослись. Я смотрел на дорожки, посыпанные гравием, живые изгороди из тисов, протянувшиеся до пограничного ряда высоких деревьев. В центре располагался фонтан; пока я разглядывал его, он зашумел и из открытых ртов лягушек хлынула вода.

— Как тебе все это? — спросил я Эрика.

Он только плечами пожал в ответ. Что случилось с моим другом? Я не узнавал его и пытался понять, не вызвана ли перемена его настроения причиной более серьезной, чем усталость. Быть может, его угнетала странная атмосфера, царившая в этом уединенном жилище? Она, конечно, разительно отличалась от электрической роскоши в доме на Сокольской и ярких, насыщенных красок квартиры мадам Моксари.

Эрик вдруг стремительно отвернулся от окна.

— Пожалуй, пойду пройдусь, — заявил он и быстро вышел из комнаты.

— Компания не нужна? — успел крикнуть я ему вслед.

Эрик открыл дверь и взглянул на меня из коридора — темные взлохмаченные кудри падали ему на глаза.

— Вряд ли сейчас тебя привлекает моя компания, Джеймс, — проговорил он тихо и, прежде чем я успел ответить, снова притворил дверь.

Его удаляющиеся шаги застучали по каменному полу коридора.

Мы с Эллой остались одни во всем доме, и я с трудом поборол порыв немедленно отправиться к ней, внушая себе, что впереди у нас много времени. Вместо этого я принял горячую ванну, побрился, поскольку грязное, поистаскавшееся во время путешествия отражение, которое я видел в зеркале, не удовлетворяло моего тщеславия влюбленного. Я решил серьезно подготовиться к вечеру.

Пока я одевался, Эрик вернулся с прогулки, гораздо более веселый, чем до ухода, и начал оживленно рассказывать о заброшенной каменоломне, притаившейся под сенью деревьев в дальнем конце сада. Радуясь перемене его настроения, я с удовольствием поболтал с ним перед ужином — его мы отведали в маленькой столовой, вход в которую открывался прямо с кухни.

Я отлично помню этот ужин: старомодный фарфор, на котором подавались блюда, огонь, уютно потрескивавший в качестве аккомпанемента к нашему разговору. За столом нас было трое: я, Эрик и Элла; доктора Петена вызвали в деревню принимать роды, обратно его ждали поздно ночью.

На закуску мы ели холодное мясное ассорти, приготовленное днем мадам Кланси, и разговаривали о Праге, о распродаже имущества мадам Моксари, о каменоломне, которую Эрик обнаружил во время прогулки.

— Там добывали камень для строительства дома, — сообщила нам Элла. — Она очень глубокая, моя мать велела наполнить ее водой и использовала как купальню. — Она пригубила вино. — Вы, конечно, можете туда нырнуть, хотя сейчас, в начале декабря, я бы не советовала.

Эрику хотелось осмотреть каменоломню при лунном свете, и, когда ужин подошел к концу, а доктор Петен все не возвращался, мы решили, что настало как нельзя более подходящее для прогулки время.

Мы двинулись по посыпанным гравием дорожкам через тисовый пролесок; поначалу смеялись, чувствуя, как незаметно улетучивается напряжение и тревога, но вскоре умолкли: чары сада подействовали на нас. Элла в темноте нащупала мою руку и крепко сжала. Эрик шагал впереди с фонарем, направляя его порой назад, на нас. За тисовой рощицей ничего не было видно, кроме площадки с аккуратными рядами яблонь, смотревшихся во тьме довольно зловеще.

— Нам туда, за фруктовый сад, — прошептала Элла, указав направление.

Земля под ногами была твердой и ровной.

Мы миновали еще один ряд деревьев, и Эрик выключил фонарь. На краткое мгновение мир погрузился в кромешную тьму. А потом из-за края тучи показалась луна, и в голове моей всплыла стихотворная строчка, единственная уцелевшая со времен далекой школьной поры, — цитата из «Королевских идиллий» Теннисона, фраза о том, как перед глазами героя возникла «гладь озерная» «в величественном зареве луны». [9]