Книга О том, чего не было, страница 18 – Виктория Токарева

– Дайте мне две копейки, – потребовала Гелана.

Двух копеек у меня не было, и я зашел в продовольственный магазин. Кассирша менять деньги отказалась, резонно заметив, что мелочь ей нужна больше, чем мне. Чтобы получить как-то две копейки и не испытывать при этом унижения, я купил румынский коньяк.

Гелана ушла звонить, а я остался ждать, когда она выйдет из будки.

Мне больше не хотелось к Дориану, а хотелось домой. Хотелось поесть, а потом развалиться в кресле и, вытянув ноги, почитать «Известия».

Гелана вдруг выглянула из телефонной будки и, не сказав ни слова, потащила меня внутрь.

– Позовите Сашу мужским голосом, – приказала она и сунула телефонную трубку к моему уху. Глаза у нее были какие-то стремительные, будто она разбегалась для прыжка в воду.

– Позовите Сашу, – послушно повторил я максимально мужским голосом.

– А кто спрашивает? – поинтересовался женский голос.

– Кто спрашивает? – Я зажал мембрану ладошкой.

– Алексей, скажите, Алексей…

– Алексей, – повторил я.

– Сейчас… – подумав, сказал женский голос.

– Сейчас, – передал я Гелане и протянул ей трубку.

Она посмотрела на меня с ужасом и осторожно взяла трубку, почему-то двумя руками.

Я вышел на улицу. Шел снег, редкий и крупный. Мне показалось, что я уже стоял однажды на этом месте, видел такие вот деревья и фонари.

Гелана вышла из будки, остановилась возле меня, натянула зубами варежку.

– Ну, куда теперь? – уточнил я.

– Поедем к вам.

– Ко мне? – Я очень удивился, и это, наверное, выглядело невежливо.

– Ну да… – не обидевшись, объяснила Гелана. – Куда вы меня весь вечер тянете, вот туда и поедем.

Она посмотрела на меня стремительными своими глазами. А я, глядя в эти глаза, подумал, что из нее получился бы превосходный дрессировщик диких зверей. Во всяком случае, меня она могла заставить делать все, что угодно.

Я никак не мог открыть квартиру. Я вставлял ключ бородкой вверх, а надо было как раз наоборот, бородкой вниз.

Наконец я все же открыл дверь. Гелана прошла первая и тут же начала торопливо раздеваться. Зачем-то сняла свои сапоги и в одних чулках прошла в комнату. Я подумал, что, может, родители у нее сибиряки или японцы. Обычно в Сибири и в Японии у порога снимают обувь.

– Ну? – сказала она и поглядела на меня глазами, ясными от отвращения.

Я не понимал, что значило это «ну». Я вообще ничего не понимал, меня просто парализовало ее отвращение. Я стеснялся повернуться спиной – понимал, что у меня плоский затылок. В детстве мама не перекладывала меня с боку на бок, я лежал все время на спине, и затылок от этого остался плоским.

Я боялся повернуться в профиль, потому что у меня ничтожный нос. Боялся стать фас, хотя ничего явно компрометирующего в моем фасе нет.

Боялся стоять на месте, чтобы не выглядеть балбесом. Боялся двигаться, потому что у меня отвратительная походка: ноги где-то впереди туловища, и когда я иду – впечатление, что сейчас упаду на спину.

Проклиная все на свете, я подошел к столу, сел и выпил несколько глотков прямо из бутылки. Стал ждать, когда начнет пошумливать в голове, надеясь, что, может, это освободит меня от ущербности.

– Ну? – повторила Гелана.

Она подошла ко мне и остановилась очень близко. Боковым зрением я видел ее юбку в складочку и вязаный свитер с короткими рукавами. Подумал почему-то, что она сама сшила это и связала на спицах.

Она шагнула еще ближе и, не успел я опомниться, обняла меня за шею.

Я обжегся об ее руки, испуганно скинул их. Вскочил со стула, обо что-то споткнувшись.

– Ты что? – закричал я. Мне плевать вдруг стало на свой затылок и на свой профиль. – Как ты себя ведешь? Черт знает что…

Гелана вся сжалась, виновато отошла к дивану, постояла возле него. Осторожно, будто выверяя каждое движение, села. Потом легла лицом вниз и застыла.

Я не знал, что мне делать: сказать что-нибудь или лучше помолчать. Подойти к ней или лучше держаться подальше…

Мне хотелось сказать ей «Лека», как назвала ее Наташина бабушка. И я почему-то помнил, что она самостоятельная и учится на «пять».

– Брось, – сказал я. – Не переживай. Дурак он, Саша твой. Что он понимает?

Я был совершенно убежден сейчас, что Саша этот круглый дурак и ничего, абсолютно ничего не понимает. Иначе бы он не заставил ее плакать здесь.

– Что вы знаете? – вскрикнула Гелана, оторвала от дивана голову. Глаза у нее были бешеные, даже какие-то веселые от бешенства. – Что вы вообще можете знать? Вы все ничтожества рядом с ним! Я умру…

Она снова ткнулась лицом в диван и заплакала. Сначала тихо, потом громче и, чтобы я не слышал, сильнее прижалась лицом к жесткому дивану.

А я слышал, и мне казалось, что у нее от духоты и отчаяния хрустнут ребра. И мне самому было душно.

Я отошел к окну, стал смотреть в сумерки. Напротив стоял дом. В прошлый раз, когда я сюда приходил, он еще не был заселен, а сейчас там светилось несколько окон. Я смотрел на окна и думал о том, что по мне никто так не заплачет и не скажет: «Я умру».

Мне нравилось бывать в обществе женщин. С ними я чувствовал себя талантливее и значительнее. Я всегда любил не их, а себя в них. Знакомясь, я обычно сразу предупреждал, что не собираюсь жениться. Я сразу так говорил, чтобы больше потом к этой теме не возвращаться. И получалось, что женщины действительно на меня не рассчитывали, а относились несерьезно, как к эпизоду.

И мои ученики никогда не станут профессионалами. Они вырастут, и каждый будет заниматься своим делом. Может быть, иногда вспомнят, что ходили когда-то на музыку. А может, и не вспомнят. Забудут, как неинтересный эпизод.

За окнами двигались тени. Я смотрел на них и думал о том, что моя жизнь – сплошной эпизод, а сам я – эпизодический персонаж.

А я мог бы играть главную роль в жизни того же Миши Косицына, если бы иначе относился к нему. Вернее, к себе. И женщина сумела бы по мне заплакать. А почему нет? У меня хороший характер, я ни от кого ничего не требую, и со мной легко.

Я ничего не требую, потому что сам ни в кого и ни во что себя не вкладываю. А «где ничто не положено – нечего взять».

– Пойдем, – сказал я Гелане. – Я тебя домой отвезу.

Мы шли по улице. Она плакала так, чтобы этого никто не заметил.

– На! – Я протянул ей носовой платок. – И не реви. Люди подумают, что это я виноват.

Гелана взяла платок и сказала:

– Я выстираю и верну. – Гулко высморкалась, добавила: – Только не вздумайте меня жалеть…

– А я и не жалею, – сказал я.