Онлайн книга «Чистая речка»
– Какая? – не поняла я. – Вот такая, какая ты есть. – Не знаю, – искренне ответила я. Я ведь, правда, не знаю, какая я. – Это плохо, что я так говорю? Он опять взял меня за руку. – Удивительное дело, – сказал он. – На душе так хорошо. Хотя нарушаю сейчас все человеческие законы. Или все-таки нет? Я подумала, что он это спрашивает у меня. – Мне не с кем об этом поговорить, – ответила я. – А сама ты как думаешь? – Пока не знаю, – честно ответила я. – Вот и я – не знаю. И как-то, знаешь, нет желания с кем-то говорить, даже с собственной матерью, потому что… Ехал сюда, думал – пойму, прав ли я. Вроде на душе тошно не стало. Уже хорошо. Значит, прав. Да, Господи? – он поднял голову к небу. Мне не показалось, что Виктор Сергеевич вот прямо у Бога это спрашивал. Неужели он так сильно верит? И думает, что ему кто-то ответит? А у кого тогда? – Мне вчера понравился один человек, – сказала я. Я подумала, что сейчас самый лучший момент об этом сказать. – И этот человек – не я, – уточнил Виктор Сергеевич. – Нет. Совсем другой. – И не Паша Веселухин, потому что вчера он безобразничал, а тебе это вряд ли понравилось. – Нет, не Паша. – А где он сейчас, этот человек? – легко спросил Виктор Сергеевич. – Уехал. – Надолго? – Думаю, да. – Вот и хорошо! – засмеялся Виктор Сергеевич, слегка обнял меня и тут же отпустил. – Молодец тот человек. И ты молодец, что сказала. А… общаться с ним ты собираешься? – Нет, – я, не задумываясь, сказала это и тут же подумала: а вдруг он сейчас возьмет с меня слово? Ведь он говорил, что я еще много обещаний должна ему дать… – Скорей всего, нет. – Хорошо, – кивнул он, думая как будто о чем-то совсем другом. – Знаешь, Брусникина, все-таки жизнь – удивительная, правда? И душа наша – такая удивительная субстанция. Вот отчего я сейчас радуюсь – не знаю. Идешь ты рядом, такая… непонятная мне, чудесная девочка… маленькая, совершенно глупая и умная одновременно… И я понимаю, что… – он погладил меня по голове. – Почему ты не поела ничего? Из-за той монахини? – Вы видели ее? – удивилась я. – Видел, взгляд ее видел. Мы еще с тобой много таких взглядов увидим. И что дальше делать, вообще непонятно. Да? Я кивнула, чтобы не спорить, хотя не очень понимала, о чем он говорит. Мне ясно, что делать. Мне нужно хорошо сдать экзамены, потом попытаться с этими оценками попасть в педагогическое училище, но как это сделать, я не понимаю, ведь общежитие нам дают только в нашем городе, всегда, одинаково, всем. А училище – в другом городе. Я вот о чем думаю, а не о том, как на меня будут смотреть. Да, мне не хочется, чтобы обо мне плохо думали… Мне это важно. Но самое главное – не пропа́сть. То, что ждет меня впереди, очень пугает, гораздо больше того, что обо мне скажут. Виктору Сергеевичу этого не понять. У него есть хорошая работа, квартира, даже машина – это большое удобство, особенно когда живешь в сельской местности, как мы; у него есть возможность выбирать между девушками – себя я не причисляю к ним. А я хочу вырваться из того, куда меня забросила жизнь. Для этого мне нужно очень много сил. Задумавшись, я не услышала, что спросил Виктор Сергеевич: – Нет? – Простите, я не слышала, что вы спросили. – Как тебе это удается? – покачал он головой. – Что? – Как тебе удается сохранять… как бы это лучше сказать… неприкосновенность? Тебе так лучше, да? Я не была уверена, что правильно его поняла, поэтому сказала лишь: – У меня сильное чувство самосохранения. И я не хочу пропасть в жизни. Если вы об этом спрашивали. – Я спрашивал немного о другом… Хотя спасибо, что ты это сказала. Я спрашивал – ты мне совсем не веришь? Я пожала плечами: – Не знаю. У вас много женщин, и, наверно, они все вам верили когда-то, иначе бы не были с вами. – Руся, никогда не говори за других, мой тебе совет. Про этих, как ты выражаешься, женщин ты ничего не знаешь… Виктор Сергеевич некоторое время шел молча, поглядывал на меня, крутил головой, говорил: «Да…» Я тоже молчала и с удовольствием вдыхала прохладный чистый воздух, здесь и правда был совсем другой воздух, чем у нас, хотя мы живем практически в лесу. Здесь пахло озером, елями – их было достаточно много по дороге – и еще чем-то, что трудно определить словами. Чем-то совершенно чистым и прозрачным. Не знаю, может быть, я все это и придумала. – Брусникина, ты уж прости, но я тебя покормлю, – весело сказал Виктор Сергеевич, когда мы поехали обратно, той же красивой дорогой по полям. – К вам идти? – с сомнением спросила я, сразу представив себе Серафиму с собакой. – Нет, – улыбнулся Виктор Сергеевич. – Наверно, сегодня воздержимся… А то слишком большую воспитательную работу нужно будет мне с собой проводить… гм… – У меня вообще-то булка осталась. Я никак ее не доем, – сказала я и достала свою булку. Она уже подсохла по краям, но какая разница – хлеб есть хлеб. – И часто ты так питаешься? – спросил Виктор Сергеевич. – Нет, обычно я ем в столовой. Но иногда, когда на обед не езжу перед танцами, ем хлеб в столовой. Это самое лучшее, потом не тяжело танцевать. Лучше черный, с солью, от белого вздувается живот, если сразу много съесть. – Я понял, – покачал головой Виктор Сергеевич. Он набрал номер: – Мамуль, привет! Я обещал к тебе заехать, везу как раз гостинцы из монастыря. Да… Нормально все. Мам, только я приеду не один, с товарищем. Нет, у меня появился подопечный в детском доме. Да, ребенок. Мам… вот как раз и узнаешь. Через… полтора часа, где-то так. Я с опаской взглянула на Виктора Сергеевича. Почему он говорил в мужском роде? Подопечный – это я? – Познакомишься с моей мамой, вот она нас и накормит, – весело сказал Виктор Сергеевич. – Мама – образованный человек, в отличие от меня, она тебе точно понравится. Я немного подумала и потом твердо сказала: – Я не поеду. – Почему? – удивился Виктор Сергеевич. – Не выдумывай ничего. Мама – очень хороший человек, любит меня, и вообще любит людей, детей… Нет, даже не спорь. – Я не поеду, – тихо повторила я. И отвернулась к окну. Виктор Сергеевич попытался взглянуть мне в лицо. – Брусникина, да что за черт? Прости… – Он остановил машину у обочины, обнял меня за плечи, развернул к себе. – Что такое? Ты плачешь? А я-то думал, ты плакать не умеешь. Я ненавижу себя, когда плачу, тем более если это кто-то видит. Я насухо вытерла слезы. И попыталась улыбнуться. |