Онлайн книга «Ничего особенного»
|
Дюк постоял-постоял и вышел в коридор. В коридоре делать было абсолютно нечего. Он взял с вешалки куртку и пошел из дома, прикрыв за собой дверь, щелкнувшую замком. * * * На улице мело. Под ногами лежал снег, пропитанный дождем. Значит, скоро весна. Возле подъезда дежурил старик с коляской. У коляски был поднят верх. Дюк почувствовал вдруг, что может заплакать – так вдруг соскучился по маме. По обоюдной необходимости. У него даже выступили слезы на глазах. И в этот момент увидел маму, но почему-то похудевшую вдвое. Как Мареева. Она подошла, и он понял: это не мама – другая женщина, чем-то похожая на маму и одновременно на Машу Архангельскую. Если бы маму и Машу перемешать в одном котле, а потом из них двоих сделать нового человека – получилась бы эта женщина с голубым от холода лицом. Как Аэлита. У нее были прозрачные дужки больших очков, и за ними большие прозрачные серые глаза. – Мальчик, ты не знаешь, где тут квартира восемьдесят девять? – спросила Аэлита. Дюк знал, поскольку это была его квартира. – А вам кого? – спросил он. – Я не знаю имени. Мальчик-шаман. – Талисман, – поправил Дюк. – Это я. – Ты? – удивилась Аэлита и даже сняла очки, чтобы получше рассмотреть Дюка. Ничего особенного она в нем не увидела и вернула очки на прежнее место. – Это хорошо, что я на тебя сразу напоролась. Это хорошая примета, – заключила Аэлита. – Случайно… – философски возразил Дюк. Если бы на сабантуй пришли четыре девочки, а не три, то он был бы сейчас дома и дверь никому, кроме мамы, не открыл. Аэлита бы постояла, постояла, да и ушла. – Случайно ничего не бывает, – возразила Аэлита. – Все зачем-нибудь. Дюк часто думал на эту тему. Что есть судьба? Нагромождение случайностей. Или все зачем-нибудь? А если второе – то зачем? Зачем, например, стоит перед ним эта странная марсианская женщина, от которой пахнет воздухом и водой, а именно – дождем? Которой он никогда не видел прежде, а кажется, будто знал давно. Дюк смотрел на Аэлиту и раздумывал: как быть? Пригласить ее в свою квартиру или нет? Можно, конечно, подняться, зажечь свет и громко предложить своим гостям, как предлагает обычно Лев Семенович: «Потрудитесь выйти вон!» И это было бы совершенно справедливо со стороны Дюка. Но гостям сейчас меньше всего хотелось выйти вон, в промозглый холод и мрак. Им хотелось быть там, где они есть. – Можно, я к тебе не пойду? – спросила Аэлита. – Я твоих родителей стесняюсь. Еще подумают, что я ненормальная. – Можно, – обрадованно разрешил Дюк. – Пойдем в парадное, – предложила Аэлита. – Там батарея есть. Они вошли в парадное. Поднялись на один пролет. Аэлита поставила на подоконник большую клетчатую сумку. Сняла варежки. Положила руки на батарею. Она грела их довольно долго. Потом спросила: – Как ты думаешь, сколько мне лет? Только честно… Дюк преувеличенно честно посмотрел на Аэлиту и сказал: – Двадцать пять. Он сложил в уме возраст мамы и Маши Архангельской – 34+16 – и разделил на два. Получилось двадцать пять. – Сорок, – сказала Аэлита низким голосом. Дюк вгляделся в нее пристальнее и не поверил. – Не может быть, – сказал он. – Я тоже не верю, – согласилась Аэлита. – Утром проснусь, вспомню, что мне сорок, и такое чувство, как после операции: приходишь в себя и узнаешь, что тебе отрезали ногу… Ужас… Кажется, что это не со мной. А потом вспомню, что до войны родилась. Давно живу. Значит, все-таки со мной… Аэлита замолчала, всматриваясь в сумерки. – А чего? Сорок – не много, – слукавил Дюк, поскольку этот возраст казался ему безнадежно отдаленным, давно миновавшим станцию под названием «Любовь». Ему казалось, что в этом возрасте уже смешно любить или быть любимым. И что делать в сорок лет – совершенно непонятно. – Не много, – согласилась Аэлита. – Но и осталось тоже не много. Молодости считаные секунды остались. А молодость мне сейчас нужна больше, чем когда-либо. Раньше она была мне не нужна… Из-под ее очков выползла слеза. Аэлита сняла слезу пальцем, но на ее место по этой же самой дорожке выкатилась следующая слеза, абсолютно такая же. – Не плачьте, – попросил Дюк. – В конце концов, как у всех, так и у вас. Если бы вы одна старели, а все вокруг оставались молодыми, тогда было бы обидно. А так чего? – Все – это все. А я – это я, – не согласилась Аэлита и упрямо шмыгнула носом. – Вы хотите, чтобы я сделал вас моложе? – догадался Дюк. – Немножечко, – тихо взмолилась Аэлита. – Всего на десять лет. Больше я не прошу… – Но это не в моих возможностях. Для этого надо быть волшебником, а я только талисман. – Не отказывайтесь! – шепотом вскричала Аэлита. – Я не из-за себя прошу. Мне все равно. Я, в конце концов, себя и так узнаю. Я – из-за него. – Из-за кого? – Я замуж выхожу. – Аэлита сняла очки, и ее лицо стало близоруким, беспомощным. Казалось, если пойдет, то вытянет перед собой руку, как слепая. Будет щупать рукой воздух, а ногами землю. – Он моложе меня на десять лет. Когда он родился, я уже в четвертый класс ходила… – Ну и что? Если он вас любит, какая ему разница? – спросил Дюк, подмешивая в интонацию побольше беспечности. – Подумаешь, десять лет… – Психологически… – Аэлита подняла палец. – Он не должен об этом знать. Дюк посмотрел на палец и мысленно согласился. Знание действительно меняет дело. С тех пор как он узнал, что Аэлите сорок, а не двадцать пять, вернее, в тот момент, когда он об этом узнал, она постарела прямо у него на глазах. Как-то потускнела, будто покрылась временем, как пылью. – А вы не говорите, сколько вам лет. Он и не узнает, – нашелся Дюк. – «Не говорите»… – передразнила Аэлита. – Стала бы я за этим советом ехать за тысячу километров. Дюк растерялся. – Меня Клавдия Ивановна на тебя вывела. У нее знакомые в Прибалтике живут. Они сказали, что ты знакомый их знакомых. Дюк понял, что слух о нем прошел по всей Руси великой и по дороге оброс, как снежный ком. – Вы зря ехали, – сурово сознался Дюк и почувствовал, как стало колюче-жарко щекам. – Я не талисман. – Талисман, – спокойно возразила Аэлита. – Но я же лучше знаю, – мучительно улыбнулся Дюк. – Ты не можешь этого знать. – Как? – растерялся Дюк. – Потому что твое, ну, вот это твое свойство – оно как талант. А талант не чувствуется. Это просто часть тебя. Как цвет глаз. Разве ты чувствуешь цвет глаз? |