Онлайн книга «Ничего особенного»
|
До трех часов оставался еще час. Стоять в парадном было скучно. В пустую квартиру идти не хотелось. Дюк сел в садике перед домом. Раскинул руки вдоль скамейки, поднял лицо к небу. Он любил разомкнутые пространства и любил сидеть вот так, раскинув руки, лицом к небу, как бы обнимая этот мир, вместе со всеми, временно пришедшими в него и навсегда ушедшими. Куда? Он не заметил, как подошла Аэлита, поэтому ее лицо с большими глазами возникло внезапно. – Я пораньше пришла, – сказала Аэлита. – И я пораньше пришел, – ответил Дюк. Аэлита села на краешек лавочки, не сводя с Дюка тревожных глаз. – На десять лет не вышло, – извинился Дюк. – Только на девять. Он протянул ей паспорт. Аэлита раскрыла, вцепившись глазами в страничку. Потом вскинула их на Дюка, и он увидел, как в ней – р-раз! – туго выстрелило солнце. – Будете на один год старше, – сказал Дюк. – Это нормально! – Все… – выдохнула Аэлита. – Теперь я молода! Мне тридцать один год! Она поднялась с лавочки. И помолодела прямо на глазах у Дюка. Он увидел, как она распрямилась, стерла с себя пыль, вернее, некоторую запыленность времен. И засверкала, как новый лакированный рояль, с которого сняли чехол. – Я знала, что так получится, – сказала Аэлита, щурясь от грядущих перспектив. – Откуда вы знали? – А иначе и быть не могло. Разве могло быть иначе? Дюк пожал плечом. Он знал, как могло быть и как есть на самом деле. – Будь счастлив, талисман! – попросила Аэлита. – Не забудь про себя. – Ладно, – пообещал Дюк. – Не забуду. Она улыбнулась сквозь слезы. Видимо, счастье действовало как перегрузка и мучило ее. Улыбнулась и пошла из садика. У нее была впереди долгая счастливая жизнь. И она устремилась в эту новую жизнь. А Дюк остался в прежней. На лавочке. Когда он обернулся, Аэлиты уже не было. Он даже не узнал, как ее зовут. И откуда она приехала? И кто она такая? Да и была ли она вообще? Но в кармане лежала новая дорогая ручка со следами черной засохшей туши на жестком пере. Значит, все-таки была… Вечером из Ленинграда вернулась мама. Увидела сломанный диван и сказала: – Ну, слава богу, теперь мебель поменяю. А то живем как беженцы. Не дом, а караван-сарай. Она привезла в подарок Дюку альбом для марок, хотя Дюк вот уже год как марки не собирал. А мама, оказывается, не заметила. Она вообще последнее время стала невнимательна, и Дюк заподозрил: не завелся ли у нее какой-нибудь амур с несовременным лицом на десять лет моложе или ровесник. В этом случае большая часть маминой любви перепадет ему, а Дюку останутся огрызки. И он заранее ненавидел этого амура и маму вместе с ним. Дюк ходил по квартире хмурый и подозрительный, как бизон в джунглях, но мама ничего не замечала. На нее навалилась куча хозяйственных дел. Она стирала белье, запускала в производство обед и носилась между ванной, кухней и телефоном, который победно-звеняще призывал ее из внешнего мира. Мама спешила на зов, сильно топоча, вытирая на ходу руки, и Дюк всякий раз подозревал, что это звонит амур и процесс кражи уже начался или может начаться каждую секунду. Наконец мама заметила его настроение и спросила: – Ты чего? – Ничего, – ответил, вернее, не ответил Дюк. – Не выспался. Он улегся спать в половине десятого, но заснуть не мог, потому что вдруг понял: он обречен. Аэлиту засекут довольно скоро, может быть, в загсе, куда она предъявит фальшивый паспорт. Ей зададут несколько вопросов, на которые она, естественно, ответит. И Дюка посадят в тюрьму по статье 241/17. В камеру придет Хренюк и скажет: «Я тебя предупреждал. Ты знал. Значит, ты совершил умышленную подделку документа, чем подорвал паспортную систему, которая является частью системы вообще. Значит, ты – государственный преступник». Шпагу над ним, как над Чернышевским, конечно, не сломают, а просто пошлют в тюрьму вместе с ворами и взяточниками. Правда, можно и в тюрьме остаться человеком. Но поскольку Дюк – нуль, пустое место, то он и там не завоюет авторитета, и ему достанется самая тяжелая и унизительная работа. Например, чистить бочку картошки в ледяной воде. Дюк услышал, как кто-то взвыл, а потом вдруг сообразил, что это его собственный вой. Взрывная волна страха выкинула его из постели, выбила из комнаты и кинула к маме. Мама уже засыпала. Дюк забился к ней под одеяло, стал выть потише, обвевая ее волосы и лицо. – Ну что ты, талисманчик мой? – Мама нежным, сильным движением отвела его волосы, стала целовать в теплый овечий лобик. – Уже большой, а совсем маленький. Он был действительно совсем маленьким для нее. Так же пугался и плакал, так же ел, слегка брезгливо складывая губы. От него так же пахло – сеном и парным молоком. Как от ягненка. – Ну что с тобой? Что? Что? – спрашивала мама, плавясь от нежности. И Дюк понял, что нет и не будет никакого амура. Мама никогда не выйдет замуж, а он никогда не женится. Они всю жизнь будут вместе и не отдадут на сторону ни грамма любви. Мама грела губами его лицо. Ее любовь перетекала в Дюка, и он чувствовал себя защищенным, как зверек в норке возле теплого материнского живота. – Ну что? – настаивала мама. – А ты никому не скажешь? – Нет. Никому. – Поклянись. – Клянусь. – Чем? – А я не знаю, чем клянутся? – Поклянись моим здоровьем, – предложил Дюк. – Еще чего… – не согласилась мама. – Тогда я тебе ничего не скажу. – Не говори, – согласилась мама, и это было обиднее всего. Он не ожидал такого хода с маминой стороны. Потребность рассказать распирала его изнутри, и он почувствовал, что лопнет, если не расскажет. Дюк полежал еще несколько секунд, потом стал рассказывать – с самого начала, с того классного часа, до самого конца – совершения государственного преступления. Но мама почему-то не испугалась. – Идиотка, – сказала она раздумчиво. – Кто? – не понял Дюк. – Твоя Нина Георгиевна, кто же еще? Кто это воспитывает унижением? Хочешь, я ей скажу? – Что? – испугался Дюк. – Что она идиотка? – Да ты что! У меня и так общий балл по аттестату будет «три и три десятых». Куда я с ним поступлю? – Хочешь, я тебя в другую школу переведу? – Мама! Я тебя умоляю! Если ты будешь грубо вмешиваться, я ничего не буду тебе рассказывать, – расстроился Дюк. |