Книга Скандальная графиня, страница 92 – Джо Беверли

Джорджия отвернулась и отошла к окну.

– Наверняка ваш брат это уже видел, – сказал Дрессер.

Перриман убрал листок в карман:

– Увы, это так. Сожалею, Джорджи. Как это попало к тебе?

Джорджия повернулась к брату – казалось, она вполне овладела собой.

– Это прислали мне по почте. Вместо письма. Запечатанное сургучом.

Перриман поднял с пола листок, в котором прежде была заключена карикатура.

– Естественно, сургуч без печати. Подписано «Н. Трю». Имя наверняка вымышленное.

Дрессер всем сердцем желал вновь обнять Джорджию. Стоя у окна, она выглядела такой беззащитной, к тому же Перриман уже видел, как они обнимались. Однако он сдержался – незачем было подливать масла в огонь, и без того ярко пылающий.

– Элоиза Кардус? – спросил Перри. – Или еще какая-нибудь кумушка, позавидовавшая твоему успеху на маскараде?

– Кажется, Нерисса Тремеллин не на шутку на меня разозлилась.

– И не без повода.

– Но это мог быть кто угодно! – воскликнула Джорджия. – В этом-то и проблема. Похоже, меня со всех сторон окружают враги, и я понятия не имею, кто именно и что именно предпримет в следующий раз. Я и не подозревала, насколько серьезно мое положение. Ну почему, почему никто меня не предупредил?

Дрессер обнял Джорджию, не стесняясь Перри:

– Тебя защищали всеми возможными способами – и, вероятно, не напрасно. Если бы ты знала всю правду, разве смогла бы вернуться в свет с гордо поднятой головой?

Джорджия взглянула на брата. На ресницах ее все еще блестели слезинки.

– Наверное, нет, однако теперь я все знаю. – Она уткнулась лбом в грудь Дрессера. – И понятия не имею, как мне жить дальше.

– Будь мужественной, Джорджи. В тебе течет кровь Перриманов.

Дрессеру захотелось тут же придушить Перри – однако, похоже, его слова помогли Джорджии собраться с духом.

– Для тебя это новость, – продолжал Перри, – но в городе такие картинки гуляют по рукам уже давно. И то, что эта гадость попала к тебе в руки, ничего не меняет – если, разумеется, ты сама не позволишь.

Перри не возражал против их объятий, однако Дрессер почти физически ощущал некий холодок. Достопочтенный Перегрин Перриман был любимым братом Джорджии, и она весьма дорожила его мнением.

– А теперь, коль скоро все так повернулось, – сказал Перри, – прикажи-ка подать чаю, сестренка, и мы спокойно обсудим детали.

Джорджия отстранилась от Дрессера и позвонила в колокольчик. Как бы то ни было, она ощутимо успокоилась, так что, возможно, Перри знал, что делал.

– Ты предлагаешь обсудить детали? – спросила Джорджия.

– Именно так, – ответил Перриман. – Похоже, в мое отсутствие произошло немало всего…

– Я не просила тебя уезжать на север так надолго!

– Ты не просила. Это была просьба моего друга, по отношению к которому мой долг перевесил долг перед сестрой. По крайней мере на тот момент.

Явился лакей и тотчас отправился за чаем.

– Признаю, я не ожидал, что в мое отсутствие возникнут существенные проблемы, – сказал Перриман. – Сожалею, что ошибся.

– Собственно, и я не ожидала. – Джорджия устало откинулась на спинку дивана. – По крайней мере такой поворот событий для меня полная неожиданность.

Дрессер собирался было присесть с ней рядом, но все же сел на стул.

Ему казалось несправедливым, что не он, а Перриман сидит подле нее и даже держит за руку.

– Ну, рассказывай, что тут приключилось.

– Отец не позволил мне ехать в Лондон, и я отправилась навестить Уинни в Хаммерсмит. Она устроила бал в мою честь, хотя все разговаривали там исключительно о политике. Сначала я намеревалась одеться скромно, дабы предотвратить лишние разговоры, но… не удержалась. Просто это была бы не я… Ты ведь меня понимаешь?

Перри улыбнулся:

– Отлично понимаю. И что ты надела?

– «Павлинье платье», помнишь?

– Еще бы! Молодчина!

– Ты правда так считаешь? Я сейчас думаю, что если бы тогда…

– Нет. Когда дикие звери берут тебя в кольцо, нельзя показывать страх.

Дрессер согласился, однако прибавил:

– И это весьма нелегко, Перриман.

Перри взглянул на него, но не успел ничего сказать: явился слуга с чайным подносом. Джорджия тотчас захлопотала у столика – возможно, это сейчас приносило ей облегчение.

– Вы были на балу в честь моей сестры, Дрессер? – спросил Перриман.

– Да, был.

– Каково ваше мнение?

– Гости обнаруживали нескрываемое любопытство. Кто-то охотно поверил в скандал, кто-то – нет. Были и такие, кто в открытую ждал дополнительного развлечения.

– Что весьма характерно как для деревни, так и для столицы. – Перриман вздохнул. – Бьюсь об заклад, точно так же обстоит дело на флоте и в кофейнях.

Дрессер неохотно согласился:

– Спорить с этим бессмысленно.

На первый взгляд Перегрин Перриман казался обычным городским щеголем, однако в нем вполне могли обнаружиться и весьма незаурядные качества, подобные тем, которые он открыл в его сестре.

Он принял чашку из рук Джорджии, а Перриман взял чашку самостоятельно и принялся придирчиво выбирать кусочек бисквита.

– Ну так что же насчет бала, Дрессер?

– Ах да. Все пошло наперекосяк. Гости шушукались о письме, но я толком не понимал, что к чему. Возможно, лучше об этом расскажет сама Джорджия.

Она отхлебнула чаю.

– Речь о письме, прежде упомянутом моей свекровью. Она уверяла, что письмо у нее, однако никому и никогда его не показывала. Оно не всплыло даже после ее смерти. Тогда мы решили, что она его выдумала просто из ненависти ко мне. На балу у Уинни прошел слух, что у кого-то есть это самое письмо и что этот человек готов его продемонстрировать, прежде чем опубликовать.

– Кто же это был?

– Мы приперли к стенке Элоизу Кардус, и она во всем созналась.

– Элоиза Кардус? К чему ей вся эта история?

– Она дурочка, и этим все сказано, – ответила Джорджия. – Отчасти причиной была зависть. Ты же знаешь, они с Меллисент почитались первыми красотками в Глостершире. Когда ее семья настояла, чтобы она переехала в Эрне на время беременности Меллисент, мы столкнулись с ней лицом к лицу. Все это были мелочи – до того самого обеда, который состоялся после скачек. На обеде присутствовали де Бофор и Ричмонд. Они, как и Селлерби, и прочие джентльмены, увы, слишком уж открыто увивались вокруг меня. Это случилось потому, что тогда был мой первый выход в свет после траура, но Элоиза почувствовала себя уязвленной.