Онлайн книга «Манящая тайна»
— Каждый из них заработан в драках. В схватках, в которые я бы не вступил, если бы… — Он замолчал, и Мара невольно задумалась: «Как же он собирался закончить фразу?» «Если бы меня не обесчестили»? «Если бы меня не уничтожили»? «Если бы от меня не отказались»? — Если бы я не был Темплом, — сказал он неожиданно. Темпл. Имя, которое он принял, когда она сбежала и когда его изгнали из семьи и из общества. Имя, никак не связанное с жизнью, которую он вел раньше. С той жизнью, в которой он был Уильямом Хэрроу, маркизом Чапин и наследником герцогства Ламонт. И именно она, Мара, лишила его всего этого. А теперь, глядя на него, она изучала его шрамы, изучала карту белых и розовых рубцов, заканчивавшихся синяками — клеймами его профессии. Впрочем, нет, не профессии. Ведь он был богат и титулован. Но все же почему-то дрался. Темпл! Боец! И это она его создала. Может быть, поэтому ей теперь и казалось правильным позаботиться о нем. А кто делал это раньше? Мара не могла задать этот вопрос, поэтому задала другой: — Почему Темпл [2] ? Он шумно выдохнул, его здоровая рука сжалась в кулак, но тут же разжалась. — Вы о чем?.. — Ну… почему вы выбрали себе такое имя? Он криво усмехнулся: — Наверное, потому, что у меня такое телосложение. Шутливый ответ. Вернее — уход от ответа. И Мара поняла, что не следовало настаивать. Она перевела взгляд на черный рисунок у него на коже. — А зачем чернила?.. — Это татуировки. Рука Мары словно сама собой потянулась к узорам, но она вовремя спохватилась и отдернула руку. — Не бойтесь, — произнес Темпл негромко. — Чего вы боитесь? Мара в смущении пробормотала: — Я не должна это делать. Простите… Темпл вдруг рассмеялся. — Но вам же хочется… — Он согнул руку, и чернильные узоры задвигались словно живые. — Они не кусаются. В комнате было прохладно — огонь еще не разгорелся, но от его руки полыхнуло жаром. Мара провела пальцами по замысловатому рисунку, по завиткам линий и темному пространству между ними. — Как? — спросила она. — Маленькая иголка и большая склянка чернил, — ответил Темпл. — А кто это делал? — Мара посмотрела прямо в его черные глаза. Он перевел взгляд на ее пальцы, скользившие по рисунку; теперь это казалось ему приятным. — Одна из девушек в клубе. Пальцы замерли, и она пробормотала: — Эта девушка очень искусна. Темпл пошевелился. — Да. И к счастью, у нее твердая рука. Она ваша любовница? Маре очень хотелось задать этот вопрос, но вот ответа она слышать не хотела. Не хотела даже думать о красивой женщине, склонившейся над ним с отвратительной иголкой в руке. Не хотела думать о том, что произошло потом, после того как иголка тысячу раз проткнула его кожу. — Было больно? — Не хуже, чем боксерские матчи по вечерам. В конце концов боль — его привычное состояние. И вообще какое ей до этого дело? — Теперь моя очередь, — произнес он. И Мара, сразу насторожившись, пробормотала: — Вы о чем?.. — Моя очередь задавать вопросы. Эти слова мгновенно разрушили чары. Опустив руку, Мара прошептала: — Какие вопросы? — Будто она и так не знала. Будто не знала все эти годы, что однажды наступит минута, когда ей придется отвечать. Хоть бы он рубашку надел, что ли… А впрочем, ей все равно. Но если он намерен расспрашивать о той ночи, случившейся тысячу лет назад, о ночи, когда она совершила множество ошибок, изменивших ее жизнь, то все же будет лучше, если он полностью оденется. И отодвинется от нее подальше. И перестанет быть таким… неотразимым. А он вдруг спросил: — Где вы научились так хорошо обрабатывать рапы? Этого вопроса Мара совсем не ожидала, он застал ее врасплох, и перед глазами замелькали картинки: кровь и крики; ножи и горы окровавленных тряпок; последний вздох матери, слезы Кита, и холодное жестокое лицо отца, не выражающее вообще ничего. Никаких чувств. Никакой вины. И уж точно — никаких угрызений совести. Уставившись на свои руки, на переплетенные ледяные пальцы, Мара вздохнула и, тщательно подбирая слова, проговорила: — За двенадцать лет мне много раз предоставлялась возможность научиться этому. Темпл промолчал. И казалось, что воцарившаяся тишина растянулась на целую вечность. А затем он вдруг взял Мару за подбородок и заставил посмотреть в его пронзительные черные глаза. — А теперь — правду. Она судорожно сглотнула. — Думаете, вы знаете меня настолько хорошо, что можете понять, когда я лгу? Он долго молчал, кончиками пальцев поглаживал ее щеку — словно напоминая ей о поцелуе у портнихи. У Мары перехватило дыхание, когда его пальцы скользнули ей на шею и коснулись лихорадочно бившейся под кожей жилки. И все это время она смотрела прямо ему в глаза, отказываясь отводить взгляд, не желая быть побежденной. И тут он вдруг приблизил к ней лицо, и губы ее приоткрылись словно в ожидании поцелуя, которого она, оказывается, жаждала больше всего на свете. Но он лишь легонько прикоснулся губами к ее губам, не более того. А ей отчаянно хотелось, чтобы это прикосновение сделалось настоящим поцелуем. Ужасно разочарованная, она вздохнула и вдруг услышала какой-то низкий хриплый звук, вырвавшийся из горла Темпла. Мару охватил трепет. Он что, зарычал? Как скандально. И как чудесно! Но Темпл так и не поцеловал ее по-настоящему. Вместо этого он проговорил: — Я провел целую жизнь, наблюдая, как люди лгут, Мара. И джентльмены, и мерзавцы. И я стал великим знатоком правды. Она снова сглотнула, ощущая его пальцы у себя на горле. — Полагаю, вы-то никогда не лжете… Он внимательно посмотрел на нее: — Я лгу постоянно. Я самый худший из мерзавцев. И сейчас, не получив столь желанного поцелуя, Мара охотно ему поверила. Да, он мерзавец! Даже хуже, чем мерзавец! Но что будет, если она все-таки расскажет ему правду — вывалит ее к его ногам, всю, до последней капли? А если и в самом деле?.. Если рассказать ему все, что она сделала? Если обнажить перед ним всю душу и позволить ему судить ее как за хорошие поступки, так и за грехи? |