Онлайн книга «Марина»
Беззвучно, по стенке, я пробрался по тоннелю в партер и отправился спасать Марину. Пули доктора Шелли сработали исправно: телами монстров была усеяна сцена, тела их свисали из лож и даже с люстры. Луис Кларет недешево отдал свою жизнь: унес с собой боевую свору Колвеника. Глядя на то, что она собой представляла, на эти поистине чудовищные мертвые креатуры, я невольно подумал, что смерть храбреца Луиса была еще не самой страшной. Мертвые, обездвиженные, они теперь позволяли себя рассмотреть: швы и сочленения частей, из которых они были составлены, были хорошо заметны. Один из трупов лежал вверх лицом, со свернутой челюстью, посередине центрального прохода в партере. Переступая через него, я невольно взглянул в пустые черные глазницы. Меня вдруг затрясло. Всего этого нет, не может быть. Этого просто не бывает. Наваждение. Кошмар. Надо проснуться. Тем не менее я сумел забраться на сцену. Оттуда был виден свет в уборной Евы, но я никого там не нашел. Только сильный трупный запах и кровь, подсыхающая на старых фотографиях. Следы Колвеника. За спиной послышался шорох, и я, подпрыгнув, повернулся с револьвером на изготовку. Никого, только мерные звуки в коридоре. Удаляющиеся шаги. – Ева?! – отчаянно позвал я. Никто не ответил. Я вернулся на сцену, прислушиваясь к звуку шагов. В бельэтаже колыхалось пятно неяркого янтарного света. Прибежав туда, я увидел, как Ева Иринова с канделябром в руках смотрит на руины театра, на руины своей жизни. И медленно подносит огонь к бархатным портьерам. Старая ткань вспыхнула мгновенно. Так шла она по театру, сея пламя среди бархатных лож, золоченой резьбы и великолепно декорированных стен. – Не надо! – завопил я. Она не слышала или не желала слушать. Ушла через дверь одной из лож в галерею. Огонь же перешел точку возврата: теперь его было не остановить, он яростно пожирал все, неимоверно быстро захватывая объем огромного зала. Я был последним человеком, который увидел его ярко освещенным и все еще прекрасным – по-новому прекрасным в гибели. В лицо ударил невыносимый жар с запахом горящего дерева и еще чего-то химического, я пригнулся, меня скрутил приступ тошноты. Подняв наконец взгляд, я увидел наверху ярко освещенные пламенем сценические механизмы. Фермы, тросы, блоки, подвешенные наверху декорации уже занимались. А еще сверху на меня глядели два красноватых глаза. С кошачьим проворством он пробирался по подвесным конструкциям, без труда удерживая Марину одной рукой, как ребенок куклу. Огладываясь, я видел только огонь, бушующий в партере, опоясывающий ложе и быстро ползущий вверх, на второй и третий ярусы. Пробоина в куполе создавала мощную тягу, и пожар уже гудел, как стартующая ракета. С осветительной галереи я побежал вверх по узкому, крутому зигзагу лестницы на третий ярус, и оттуда снова посмотрел вверх. Теперь я их не видел, зато почувствовал, как в спину вонзаются когти, и волну смрада. Раздирая кожу на спине, я вывернулся: одна из тварей Колвеника. Выстрел Кларета только оторвал ей руку, и она выжила. Лицо женщины, длинные волосы. Револьвер в моей руке, направленный ей прямо в грудь, не производил на нее никакого впечатления. Я вдруг подумал, что лицо мне знакомо; вспышка пламени снизу осветила то, что осталось от Марии Шелли. – Это вы?.. – выдавил я из пересохшей глотки. Дочь Колвеника, то, что выползло из его куколки, стояло передо мной, на мгновение остановившись в нерешительности. – Мария? – снова позвал я. От ангелского облика девушки не осталось ничего. Вместо тихой, благочестивой красоты я видел патетическую, пугающую ярость хищника. А кожа осталась свежей и белой. Быстро же работал Колвеник! Я опустил револьвер и протянул к ней руку. Может быть, еще не все для нее потеряно. – Мария, вы узнаете меня? Я Оскар, Оскар Драй. Помните? Мария Шелли, застыв, смотрела на меня. На мгновение в глазах ее блеснула жизнь; слезы вдруг полились из все еще прекрасных глаз, оставшаяся целой рука стала медленно подниматься к лицу… но на ней были чудовищные металлические крючья вместо пальцев. Увидев их, она вскрикнула, как подстреленная птица. Я стоял, твердо протянув ей руку. Мария, дрожа, отступила на шаг. На сцену упала балка, державшая занавес, подняв облако огня и дыма. Балка повисла, занавес, горя, упал в партер, многочисленные тросы хлестнули по воздуху огненными кнутами, и узкая лестница, на которой мы стояли, закачалась над горящим партером. Я снова протянул руку дочери Колвеника: – Мария, пожалуйста… дай мне руку. Она пятилась от меня. Лицо заливали слезы. Лестница ходила ходуном, пламя ревело. – Мария!.. Она вглядывалась в пламя, словно ища в нем что-то. Потом посмотрела на меня долгим взглядом, который я тогда не понял, и вдруг крепко схватилась когтями за висевшую рядом горящую балку. Пламя охватило ее мгновенно. Вспыхнули волосы, лицо, торс – все тело сразу утонуло в огне. Она горела, как свеча, когда падала в огонь, бушующий внизу. Я побежал наверх. Мне надо было спасать Марину. И найти Иринову. – Ева! – закричал я что было мочи, увидев ее вдалеке. Не слушая меня, она шла вперед, и я догнал ее только на мраморной лестнице, ведущей в центральный вестибюль. Я умоляюще хватал ее за руки, она вырывалась. – Марина, Марина у него! Он ее убьет, если я не принесу сыворотку! – Твоя Марина уже мертва. Спасайся сам, пока можешь. – Нет! Ева быстро оглянулась. Сквозь дым едва были видны ступени. Времени не оставалось. – Я не уйду без нее! – Ты не понимаешь, – отрывисто сказала она. – Взяв сыворотку, он убьет вас обоих. И тогда его уже никто и никогда не остановит. – Да не хочет он убивать – только хочет жить сам! – Ты ничего не понял, Оскар, – сказала Ева. – Уже поздно. Теперь один бог может что-то изменить. С этими словами она быстро скрылась в дыму. – Но вы-то не бог! – крикнул я ей вслед. – Почему вы решаете за него? Она остановилась. Я взвел курок, и этот звук заставил ее оглянуться. – Все, чего я хочу, – это спасения его души! – Душу Колвеника, Ева, вы уже не спасете. Спасите свою собственную, не губите Марину. Старая дама бестрепетно глядела сквозь дым на меня, не обращая внимания на пистолет в моих подрагивающих руках. – Ты сможешь в меня выстрелить? – спросила она. Я не ответил. Я не знал ответа. Я мог думать только о Марине и еще о том, сколько осталось минут до того, как рухнет крыша театра, открыв нам всем ворота в ад. – Любишь, стало быть, Марину? Я кивнул. Страшное лицо, сожженное кислотой, исказилось поистине трагической улыбкой. – И она это знает? – Голос звучал так, словно мы беседовали в гостиной у камина, а не в геенне огненной. – Понятия не имею, – ответил я не думая. |