Онлайн книга «Ричард Длинные Руки - граф»
|
Дары призрачных предков Валленштейнатоже пока не срабатывали, с ними еще надо разобраться, я даже не знаю, что такое филигоны, как можно исторгнуть Боевой Клич и что это вообще, не говоря уже про невероятно нужное и ценное в моем положении умение видеть зеленых черепах. Дверь лязгнула, побагровевший от натуги Раймон внес широкую жаровню на высокой треноге. Следом вошли Ипполит и Маклей, Ипполит с набором железных клещей, крюков, Маклей ташил мешок древесного угля. Раймон с лязгом опустил на пол в двух шагах от меня жаровню. Лицо его было хмурым. Не поднимая на меня взгляда, сказал с горьким упреком: – Что ж ты, Дик?.. Я тебе так верил… ты мне так понравился… – Лазутчики должны уметь нравиться, – сказал Маклей наставительно. – Их этому специально учат. – Может быть, – добавил Ипполит, – даже колдуны обучают, чтобы хитрить умели! Все трое поплевали через левое плечо, сделали одинаковые жесты, отгоняющие злые чары. На меня посматривали с опаской, Ипполит сказал успокаивающе: – Колдуны не выносят прикосновения железа! А он в таких цепях, что не всякий бык потащит. – Не все, – возразил Маклей. – Даже леди железа не боится. – Так то леди, – сказал Раймон с почтением. – У нее правильная магия. Маклей поспешно согласился: – Да-да, правильная. Э-э… женская. Все переглянулись, замолчали. Ипполит начал раздувать огонь, Раймон посмотрел на горн, где среди углей будет накаляться железный прут, лицо дернулось. Мне показалось, что в глазах проступила жалость. Он передернул плечами и пошел к выходу. Ипполит крикнул в спину: – Останься, послушаешь, как этот гад признается! – Перескажешь вечером, – ответил Раймон почти недружелюбно. Маклей взглянул ему вслед, поколебался, но оглянулся на меня, покачал головой и двинулся следом. – У меня память плохая! – крикнул Ипполит им в спины. – Ты такое сможешь забыть? – спросил Раймон. – Я – нет. Дверь за ними захлопнулась, Ипполит отвернулся и старательно раздувал угли. Я с дрожью во всем теле посматривал на железный прут толщиной в палеи, что зарылся острым концом в красное нагромождение. Плечи то и дело передергиваются, как только представлю, что этим прутом меня ткнут под ребра или в грудь. Сердце стучит бешено, в черепе жар от скачущих мыслей. Когда прут стал вишневым от жара почти до середины, хлопнула дверь, по ступенькам быстро спустилась леди Элинор, черные волосы, строгое черное платье, словно вся в трауре, лицо бледное и холодное, словно высечено из мрамора, взгляд напряженный, как у кошки, заметившей воробья на расстоянии прыжка. Она остановилась передо мной, взгляд еще раз пробежал по толстым железным оковам и цепям. – Кто ты? – спросила она резко. – Отвечай! – Леди Элинор, – ответил я почтительно, но с достоинством мужчины, ведь простолюдины тоже мужчины. – Я тот, кого вы знаете… и кому можете доверять… Я не знаю, почему вам наговорили, что я что-то замышляю против вас… Но я служу вам верно и честно… Она не дослушала, резко бросила в сторону Ипполита: – Прижги его! Ипполит, мрачный как туча, надел толстую рукавицу и лишь тогда взялся за темный конец прута. Я ощутил жар, как только он его начал вынимать из раскаленных углей, затем сухой зной опалил живот. Резкая обжигающая боль резанула бок, я дернулся, раскрыл рот и… удержался от крика. Это сейчас все орут, когда им ломают пальчик, а ведь раньше под пытками не только хранили гордое молчание, но даже смеялись над врагами! Глаза леди Элинор сузились, как у разъяренной кошки. – Еще! Острая боль прожгла бок и прокатилась волной по нервам. Я поморщился, но смолчал. – Еще! – выкрикнула она в ярости. – Еще! Острейшая боль жгла мне бок, затем второй. Несмотря на полуобморочное сознание, я сообразил, что Ипполит старается жечь те места, где на боках, у каждого валики жира, там нет мышц, там одно сало… – Еще! Я дернулся, в глазах леди Элинор мелькнула радость, я прохрипел: – Все… поклеп… – Врешь, – выкрикнула она озлобленно. – Ипполит!.. Этого мало!.. Возьми клещи! По моему лицу катятся крупные капли пота, выедают глаза, Ипполит как в тумане, но я сквозь шум крови в ушах услышал его измененный голос: – Ваша милость… я сейчас сомлею… Я ведь не палач, я – кузнец… Она в нетерпении выкрикнула: – Пошел вон!.. И пришли Адальберта! Я сцепил зубы, в голове молоточками стучит только одна мысль: только бы не сорваться и не начать залечивать раны. Если леди Элинор увидит это, мне конец. Она не просто убьет, но еще и расчленит, а потом сожжет так, чтобы пепел рассеять по ветру. Пусть эта адская боль, пусть от ужаса холодеет нутро, когда вижу, как из раскаленных углей вынимают длинный прут с добела раскаленным кончиком, от которого сыплются искры, как от бенгальского огня. Потом, когда им два-три раза проткнут мне бока, руки, ноги, белый металл становится оранжевым, а затем и вовсе красным, даже темно-красным. Я почти терял сознание, но всякий раз возвращал себя в реальность, а то вдруг организм воспользуется моим беспамятством и залечит, это все, конец мне… Правда, так и не уловил, когда появились Адальберт и Винченц, первый сразу же начал тыкать в меня раскаленным прутом, запах горелого мяса выедает ноздри, Винченц сжимает в руках дубинку. Не дожидаясь, пока прут остынет в моих ребрах, Адальберт возвращал его на жаровню, подходил ближе, всматривался. Я вишу на слишком коротких цепях, он сильным ударом в подбородок вскидывал мне голову. Если я опускал, снова бил до тех пор, чтобы видеть мое лицо, пока я не начинал удерживать голову. Он удовлетворенно усмехался. – А что, он крепок? Что скажешь? Винченц, к которому он обращался, посмотрел на меня хмуро, сплюнул под ноги. – Слишком увлекаешься. Умный, да? – Я? – Не я же. – Можешь предложить что-то лучше? Винченц снова сплюнул на пол. – Могу, конечно. – Ну так вперед! Адальберт сделал издевательски приглашающий жест. Винченц посмотрел на него, на меня, крепче стиснул дубинку и подошел ко мне. Наши взгляды встретились, на суровом лице начальника стражи я не увидел ни жалости, ни сочувствия. – Ну что, – проговорил он раздельно, – будешь говорить, сволочь? – Я уже все сказал, – прохрипел я. – Невиновен… Он с силой ударил дубиной в бок. Затрещали ребра, острая боль впилась во внутренности. Я задохнулся, невольно вскрикнул, обвис. Винченц проговорил раздельно: |