Книга Эй, вы, евреи, мацу купили?, страница 4 – Зиновий Коган

– Меня нет, – Фишман попробовал залезть в шкаф, но с таким пузом…

Лазарь вышел из кабинета и через минутку вернулся.

– Свет в зале горит.

– Так ведь суббота.

– Су-уббо-ота, – предразнил Хейфец. – Это уж разорить можно СССР!

У дуба, что напротив синагоги, вокруг китаеведа Рубина друг друга перекрикивали болтуны; инженеры, фантазеры обступили Лернера, физики и кооператоры беседовали с красноухим Азбелем. Но больше всего народа с долговязым и простоволосым Альбрехтом. Он держал две бумажки. На одной заявление Бегуна: «Прошу взять с меня налоги за преподавание иврита». На другой: «Черемушкинский райфмнотдел сообщает, что преподавание языка «иврит» в программе Министерства высшего, среднего и специального образования СССР не предусмотрено, а поэтому, райфинотдел предлагает Вам преподавание указанного языка прекратить».

– Иосиф, это приговор. Как только у них освободиться «воронок», они тебя увезут как тунеядца. Ау-у, люди, или как вас, господа! Я вынужден говорить в такой бедламе. Иосиф бесплатно преподает иврит, который для властей не существует. Иосиф прикрылся справкой, что он ассистент профессора, платит пять рублей налог, и все шито-крыто. Верят ему или нет – вопрос другой. Важно: он обманывает. Отказник должен быть чист, как слеза.

– Чушь! – Иосиф забрал листочки у Альбрехта.

– Не забывайте: окружение не только враждебно, но и агрессивно, и в один прекрасный момент они используют тот факт, что вы живете нахлебниками их врагов. Помощь из-за границы предназначена для голодающих, но при этом нельзя ничего делать. Иначе слово «помощь» заменится на слово «финансирование».

– В еврейской традиции помогать друг другу, – сказал Эссас, – и вовсе не обязательно оглядываться. Мы работаем на нас.

– Ты прав, – кивнул Альбрехт, – но когда вас спрашивают «на что вы живете?», вы почему-то молчите. Та самая «работа на нас» всего лишь шоу для американцев. У нас нет самиздата как такового. «Евреи в СССР» кто-нибудь видел хоть один номер? Самиздат возник у демократов и был предназначен исключительно для внутренних нужд. Они ведь не собираются уезжать. Как можно здесь возрождать национальную культуру с чемоданом в руках?

– Чушь! – Иосиф – будто бык на корриде.

– Я вам верю, – засмеялся Альбрехт. – Все, что можно делать с чемоданами в руках, так это уносить ноги. Тут все зависит от темперамента. Это русским понятно. А вот как преподавать Тору, песни? Вот тут уже фокус. Фокусы хороши в цирке.

На Альбрехте войлочные ботинки, свитер, джинсы, закатанные на раз, и распахнутый замшевый пиджак.

Тем временем у железных ворот синагоги американцы раздавали свертки для отказников: баночки кофе, майки, джинсы, носки, фломастеры.

– Лева, ты моего Илью не видел? – окликнула Аня Эссас.

– А ты откуда такая загорелая?

– Из Сухуми, там еще лето.

– По Илье не сказать.

– Он не загорел, он стал датишник.

В минуты роковые на Горку с женами приходили отказники. Готовность номер один к посадке. Супруги Кандели, Розенштейны, Лернеры. Не тусовка на снегу, а светский прием.

Феликс Кандель последнее время страдал от болей в сердце. Наталья Розенштейн заглянула ему в глаза.

– Шизофрении у тебя нет.

– Шизофрении нет, – согласился Феликс.

– Нервы, нервы, – захихикал Гриша Розенштейн.

– Уж ты-то психованный! – сказала Наталья. – Молчал бы!

– За тобой, Феликс, ходят чекисты?

– С утра до вечера, Гришенька. Но я же пустой! У меня и дома, как в морге. Сжег все свои рукописи.

– А говорят: рукописи не горят.

– Горят, Гришенька, горят ярким пламенем.

– Ясно. А мне и сжечь нечего, – усмехнулся Гриша.

– Чего ж у тебя бессонница? – вздохнула Наташа. – А еще сионист.

– Это ты зря, мать, – захихикал Гриша. – За это тоже сажают.

– О, смотрите, идет наш вечный жених! – засмеялась Наташа.

К ним подошел безработный Иосиф Бегун с неизменным рюкзаком за плечами. Человек, который готов к посадке.

– А за мной ходит «дама», – похвастался он.

– Это согревает? – усмехнулся Феликс.

– У нее другие задачи. За другими мужики топают, как за гомиками, а меня на Лубянке приминают за нормального мужчину и теперь всюду со мной «дама».

– Вот когда ты, Иосиф, женишься, и за тобой перестанут ходить «дамы», – сказал Феликс. – Что лучше – жена дома или «дама» на улице?

– Лучше «дама» на улице. От нее хоть под одеяло сбежать можно.

За спиной Бегуна переминалась крупная тостозадая «дама» с ярко крашеными губами, с черным ридикюлем и зелеными немигающими глазами.

– Лунц и Рубин получили разрешение.

– Что они с нами делают?

– Липавский осиротел. Он был секретарем Рубина.

– А кто такой Липавский?

Пока Щаранский переводил американцам реплики отказников, Слепак подошел к дубу.

– Есть предложение сфотографироваться с конгрессменами на ступеньках синагоги. А послезавтра пойдем в Президиум Верховного Совета СССР с письмом: «…евреи СССР, устремившиеся на Родину, мы обращаемся сегодня к руководству страны, полные недоумения и горечи…» Предлагаю всем подписать, фамилию указать четко.

– Но сегодня суббота, – сказал Эссас. – Разве нет другого дня?

– Другого дня нет, Илья. Не хуже меня знаешь, – сказал Слепак. – Пусть ортодоксы не подписывают. Ждите своего Мессию.

– А кто в понедельник примет нас в Президиуме? – удивился Азбель.

– Не примут, – сказала маленькая Ида Нудель, – мы устроим скандал и пригласим зарубежных корреспондентов.

– Лунц, что скажешь? – обратился Слепак.

– Можно прямо в Лефортово, а можно погулять по Москве перед посадкой, но ведь сыро и холодно.

– Ага! – Слепак выбил табак из трубки. – Греться будешь в Хайфе. В понедельник идем скандалить – кровь из носа! «Шеллах эт амии!».

– Уже было, Володя.

– Да, после Моисея никто лучше не придумал.

– Теплые вещи брать с собой?

– Мы идем на посадку, – сказал Слепак, – так что приготовьтесь. – Не зря же прилетели конгрессмены из Америки. – Я увожу их в ресторан пить чай.

В кабинете у Фишмана отбой, никаких американцев. Хейфец по-солдатски ловко откупорил еще одну бутылку водки.

– А как будет имя Андропова по-еврейски?

– Иуда Бен Велвл.

– Кошмар. Никому больше это не говори, понял? А Ленин?

– Велвл Бен Элиягу.

– Брежнев?