Книга Ричард Длинные Руки - герцог, страница 39 – Гай Юлий Орловский

Пообедали у ручья, граф ахнул при виде деликатесов, что я сотворил, а я туманно намекнул, что иногда чудесное здесь является совсем обыденным в других странах, и у графа сразу вспыхнули глаза, как два жарких факела.

Когда возвращались, спускаясь по косогору узкой тропкой, внизу клубился туман, впереди четко прорисовывался холм с огромным черным замком, что плывет в ползущих внизу облаках. Свет падает с той стороны, и крепость кажется плоской черной декорацией на фоне быстро бегущих белых облаков и белесого неба.

Пять высоких башен смотрят в небо, накрытые остроконечными колпаками, края обрывистые, а у подножия холма торчат из тумана верхушки сосен.

Граф покосился на мое напряженное лицо.

– Не узнаете?

– Это же Альтенбаумбург? – пробормотал я.

– Он, – подтвердил граф. – Я сам долго не признавал, когда ехал с этой стороны. Не знаю, что за злое колдовство, отсюда замок какой-то не такой.

– Аберрация света, – объяснил я. – Не обращайте внимания.

– Это не колдовство?

– Нет, вовсе нет. У Господа нашего чувство юмора проявилось не только в том, что создал людей.

Со стен нас завидели издали, граф только поднял ко рту рог, намереваясь протрубить мощно и звонко, как ворота дрогнули и пошли в стороны.

Наверху блеснула красным в заходящем солнце булатнотелая фигура начальника гарнизона. Он помахал нам издали, потом исчез, а когда мы проехали в ворота, встретил уже во дворе.

Я соскочил на землю, конюхи перехватили повод. Бобик сразу же ринулся в сторону кухни.

Паньоль отдал салют, осведомился почтительно:

– Обороноспособность, ваша светлость?

– Вкупе с экономикой, – согласился я. – Крепкая экономика – крепкая обороноспособность. Почему вон тот у вас без шлема?

Паньоль даже не оглянулся, ответил четко:

– Оружейник сейчас приклепывает боковые пластины.

– А-а, – сказал я, – это хорошо. А то я подумал, вольнодумцы… Шлем носить надо! Он формирует голову.

Он остался раздумывать над глубокой мыслью сюзерена, а мы с графом вошли в донжон. В холле шум, навстречу вывалился ошалелый слуга, трясет окровавленной кистью руки. За его спиной мечутся, как вспугнутые куры, люди и челядь, вскрикивают, ахают, всплескивают руками, как птицы крыльями.

Я вломился в зал, ко мне подбежал встревоженный Томас Кемпбелл, отвесил низкий поклон.

– Ваша светлость…

– Что стряслось? – потребовал я.

– Барон Гедвиг…

– Заболел?

– Хуже… Сейчас у него, слава Богу, отобрали меч, связывают.

У меня вырвалось:

– Господи, что с ним? Обезумел?

– Не совсем. Но…

– Подробности, – потребовал я. – Это мои люди, я за них в ответе… в какой-то мере. Барон показался мне таким скромным и сдержанным!

Вообще-то для меня юный барон навсегда останется тем, кто первым из здешних принес мне клятву верности, а еще с ним проделала часть пути некая леди под видом его оруженосца, а потом исчезла.

Кемпбелл вздохнул скорбно.

– Эта скромность его и подвела.

– Как?

– Молод, ваша светлость, – объяснил он. – Жил в своем замке с родителями, выехал в свет вот только-только… Еще неопытен. Можно сказать, в этом замке впервые попал в столь блистательное общество знатных и благородных рыцарей…

– Хорошо-хорошо, – прервал я. – В чем его буйство?

– Хочет броситься на меч, – ответил он скорбно, но, как мне показалось, достаточно равнодушно, – пришлось забрать у него и все кинжалы.

– Из-за чего?

Он посмотрел на меня, развел руками.

– Вы не поверите, ваша светлость… но он напился.

Я переспросил тупо:

– Напился? И это все?

– Все.

– И что, – спросил я непонимающе, – нарушил какой-то обет? Например, не пить, пока не убьет троих гандерсгеймцев?

Он покачал головой:

– Нет, просто напился в кругу старших рыцарей. Но им ничего, бывалые, а его развезло. Орал похабные песни, порывался плясать, потом его стошнило прямо за столом… Когда пришел в себя, ну, вы представляете…

Я сказал резко:

– Где он? Ведите.

Он поклонился.

– Сейчас приведем.

– Да не его, а меня к нему!

Он поспешил к дальней двери в соседний зал.

– Ваша светлость, прошу вас…

Барон отыскался не в зале, а в грязном и пыльном чулане. Его спеленали так туго, что не шевельнет и пальцем, а еще и привязали, растянув за руки и ноги, как паука, к спинкам ложа. Бледный и несчастный, он смотрел в потолок, лицо резко исхудавшее, под глазами синие круги, что и понятно – в помещении резкий кислый запах рвоты, но пол мокро блестит, только что вытерли.

Я остановился над ним, он поспешно опустил веки, на бледных щеках слабая краска сильнейшего стыда.

– Сэр Гедвиг, – сказал я осторожно, – вы напрасно… нет, не напрасно, это я уж чересчур… но вы слишком строго себя казните за то весьма неприятное… Все, что вы натворили, было вызвано неумеренным возлиянием, а это такая коварная штука…. никто из нас не избежал сей гнусной ловушки…

Он простонал, не открывая глаз:

– Ваша светлость, прошу вас… оставьте меня…

Я покачал головой.

– Сэр Гедвиг, это даже правильно, что все мы прошли через стыд и позор неумеренного питья хотя бы однажды. Господь сам подталкивает нас к этому, чтобы могли затем с пониманием и снисхождением отнестись к тем достойным уважения людям, кто вот так же переберет лишнего…

Он прошептал:

– Как я мог…

– Это были не вы, – сказал я мягко, – а та свинья, что живет в каждом из нас и которую мы обязались не выпускать, чтобы оставаться людьми. Но Господь посылает нам испытания, чтобы помнили об этом грязном звере внутри нас, смиряли, заталкивали сапогами вглубь, ибо омерзителен его облик, а последствия его свобод постыдны и плачевны… Однако, сэр Гедвиг, я бывал в вашей шкуре, поверьте! Напивался до скотского состояния, не в силах отказать тем, кто меня подбадривал и подзадоривал, гореть им за это в огне и лизать раскаленные сковороды… И потому я вас понимаю. И… прощаю. Это были не вы, сэр Гедвиг.

Он прошептал едва слышно:

– Это был я.

– Даже возьму на себя смелость сказать, – продолжил я, – через это испытание должен пройти всякий из нас. Это не больше, чем испытание. Господь испытывает нас не только в бою, сэр Гедвиг. Каждый день – испытание!

Он проговорил с трудом: