Онлайн книга «Сторож брату своему»
|
Но шейх точно знал, что во времена предков они раз в год жертвовали девять белых коз и двух верблюдов на святилище в Нахле – и все. А теперь в становища по нескольку раз наведывались сборщики налогов в сопровождении хорошо вооруженных головорезов, тыкали в нос какими-то исписанными бумажками и щелкали абакой, доказывая, что они, укайль, все еще должны казне. Ну и кому нужна такая вера? Впрочем, теперь неважно: полудохлого недопокойника сгрузили с верблюда и поставили перед шейхом на колени. Получше разглядев висевшего в руках пастухов человека, Набих нахмурился. Ему никогда не нравилось признаваться в ошибках, но тут дело чистое – зря он приказал бить Дукайна. Конечно, никакой Хозяйки полудурок не видал. Еще чего, богиня не показывалась давным-давно, третье поколение сменилось с тех пор, как она являлась кому-то последний раз. Но напугался до усрачки не зря. Потому как в заметенной песком лощинке валялся вовсе не человек, а сумеречник. А сумеречники, как известно, горазды отводить глаза и морочить людям голову. Видно, этот лохматый задохлик и приложил Дукайна из последних сил, да так, что парень наделал в платье. В последнее время лаонцев стало что-то слишком часто заносить в пустыню – за горами Хиджаз, рассказывали, шла большая война, аль-самийа насмерть бились между собой. Ошметки кланов и раненые, шальные и злые, как хромые собаки, одиночки шлялись туда-сюда уже давно. Не прибившихся к стае вылавливали и убивали, а то и продавали басрийцам: озверевшие от войны сумеречники бросались на людей, и люди платили им тем же. Впрочем, среди шейхов были и такие, кто сумеречников нанимал и даже принимал в племя: рассказывали, что с кальб кочует целый выводок беглецов из Лаона. Говорили еще, что вроде как аль-самийа приносят удачу, но Набих в эти враки не верил. От озлобленного чужака из вырезанного рода удачи не бывает, только неприятности. Вот и этого вот – костлявого и серого-бурого, даже масть не разберешь под пылюкой – он бы с удовольствием приказал придушить и закопать подальше от становища. Но два дурака решили проявить милосердие к живой твари, и что теперь прикажете делать? Не гостем же объявлять? Но и пленник из него какой? Между укайлитами и аль-самийа родовой вражды не водилось, это таглиб и хашид с ними испокон веков резались на границе… Потрогав медную ладошку амулета на поясе, шейх строго спросил: – Ты почему напал на моего человека, о незаконнорожденный? Впрочем, на то, что болтавший патлатой головой самийа разродится ответом, надеяться не приходилось. Чужак, откуда ему знать благородный язык ашшаритов? Сумеречник снова помотал пыльной башкой на бессильной шее – и таки сумел ее взбросить так, чтобы сквозь свисавшие патлы воззриться на шейха. И вдруг прошипел на чистейшем ашшари: – Это я-то незаконнорожденный? Да ты на себя посмотри, о сын шакала: это твоя мамаша не ходила к кади, когда путалась с твоим папой! От неожиданности его выпустили, и самийа обвалился мордой в щебенку. – Так… – собрался с силами ответить проморгавшийся, наконец, Набих. Чесавшие в заросших шеях люди с интересом смотрели на своего шейха. – Значит, так. Берете его, пихаете во вьюк и везете на север к бану суаль. Скажете уважаемому Аваду ибн Бассаму, что племя укайль посылает им вот это вот в счет выкупа за оскорбление, нанесенное госпоже Афаф Умм Бурхан на ярмарке о прошлом годе. * * * Окрестности гор Тай, неделя спустя – …А он разговаривать-то умеет? Полосатый бишт Авада ибн Бассама парусил под ветром – смеркалось, и бриз усиливался. Холодало, и люди кутались в шерстяные накидки. Привезшие сумеречника укайлиты принялись вытаскивать из вьюков свои аба: вечерняя прохлада прихватила и их. Сумеречник тоже мерз в одной рубашке: тонкие губы побледнели до синевы, хотя он их то и дело покусывал. – Еще как умеет! – заверил шейха укайлитский посланец. – Разговаривает вовсю, к тому же нагло! И для верности вздернул самийа за связанные запястья. Тот зашипел от боли, поводя лопатками. – Вот, – с удовлетворением сказал укайлит и подергал сумеречника вверх-вниз. – Шипит… Мы думали – сдохнет по дороге, неделю везли мордой к верблюжьему брюху. Но нет, живой… И шипит даже… – Проводи гостей в мадафа, – кивнул Авад сыну. Укайлит отпустил веревку, и сумеречник упал носом в землю. И тут же завозился, отплевываясь. Поправив у пояса джамбию, воин с достоинством поклонился и пошел вслед за мальчиком к гостевому шатру. Оглядев «подарок», шейх поинтересовался: – Родичи есть? Посопев, самийа отрицательно помотал головой. Ну еще бы, были б родичи, побежал бы он за Хиджаз, еще чего. Вырезали клан, значит. – Что, никого из семьи? Опять помотал головой. – Выкуп за тебя есть кому дать? В ответ чихнули и красноречиво сплюнули. – А что умеешь делать? На Авада уставился большой светлый глаз – второй закрывали свесившиеся на лицо лохмы. Синюшные от холода губы наконец-то разжались: – Ничего хорошего, к сожалению. Действительно, умеет разговаривать. – Из лука стрелять умеешь? Глаз смигнул. – Да… – Завтра покажешь, как стреляешь. Если попадешь с пятого раза в цель – считай, тебе повезло. У нас мало хороших лучников. Что скажешь? В ответ снова чихнули и поежились – то ли плечами пожал, то ли замерз окончательно. Над парными вершинами на горизонте стремительно гасла золотая полоса, густело красное с фиолетовым. – Тебе дадут поесть и напиться. Будешь должен нам за воду. – И много буду должен? – Вопрос был задан крайне язвительным голосом. – А ты хочешь в Мариб? Или, того лучше, в Хайбар? Там стоят гвардейцы халифа, а вашего брата любят, как того скорпиона – особенно после драки на переправе у ад-Давасир. Тебя там, случаем, не было? Молчишь? Что-то ты слишком бойко по-нашему языком чешешь, не иначе как старый знакомый, а? А то смотри, если под ад-Давасир был – даже к басрийцам не поведут, сразу на мосту подвесят, в Хайбаре высо-оокий такой мост через вади… – В Хайбар не хочу, – быстро ответил самийа. Вот давно бы так. – Что, слишком хорошо воевал? – усмехнулся Авад. – Было дело… – Большой глаз снова уставился на него с интересом. – Много не возьмем, – смягчаясь, сказал шейх. – Но пару лет с нами походишь… – Значит, похожу, – на этот раз было видно, что пожали плечами, а не поежились от холода. – Людей моих не трогать. Не только тех, кто тебе воду даст, а вообще никого из наших не трогать. |