Онлайн книга «Сторож брату своему»
|
Во дворе пылали высокие костры, на них жарили угольно-черные бараньи туши с жалобно распяленными ногами. Тысячи глоток – люди облепили даже уходящие на стены лестницы – орали приветствия. В упрямой темноте – ее не могли разогнать даже факелы, сотни, сотни факелов, ламп, качающихся под ветром длинных шестов с горящей паклей на навершии, – рвалось вверх и гудело пламя. Огонь. Огонь был везде – бился в железных чашах на треногах, посверкивал в драгоценных тканях. В голове что-то разорвалось и дернуло в стороны. Затылок вдруг свело болью – и перед глазами погасло. – …О мой повелитель! О горе нам, горе!.. О мой халиф!.. – Скорее, скорее, врача, скорее, он потерял сознание!.. Госпожа! Госпожа! Мухаммад открыл глаза – и ничего не увидел. В открытых глазах было совершенно темно. – Ааа… – сипло выдавил он из сведенного ужасом горла. Он что, ослеп?! Нет, нет, не может быть… Аль-Амин крепко зажмурился. Снова открыл глаза – ффуух… По изнанке века ползали какие-то тонкие волосины, все плыло – но он видел. Видел. Ффуухх… – Где Садун? Где лекарь? – зло прошипел над ухом женский голос. Видимо, супруга наместника – у парсов женщины вели себя гораздо свободнее, чем позволяли приличия… Ей ответили – торопливым пуганым шепотком. Свистящая ярость в голосе госпожи Мариды скребла слух, как ноготь – шершавую поверхность камня: – Найти этого сабейца – немедленно… А не то… Шепоток испарился. Откуда-то потянуло влажной землей и тиной. Он что, в саду? В глазах заболело от ярких красок потолочной росписи. Аль-Амин понял, что мутная тошнота, с которой он безуспешно борется последние несколько мгновений, – это на самом деле все та же головная боль. Теперь дергало между ушами, словно в голове, как казненному преступнику, из уха в ухо протянули веревку. И подвесили среди этих шепотков, тихих разговоров, трелей птиц и невыносимой красноты там, вверху, на штукатурке свода… …Шагов он не услышал. Но понял, что кто-то подошел совсем близко, – по насторожившейся тишине вокруг. Зашелестело, зашуршало, дохнуло странным каким-то, предгрозовым запахом. Очень свежим. – Не нужно открывать глаза. Это ему мягко посоветовал новый голос – тоже странный. Какой-то… неживой. Звякающий, как металлическая пластина панциря. Но очень твердый – как у Джунайдовых мюридов, подумалось аль-Амину. Такого голоса хотелось слушаться. Под затылок осторожно просунулись пальцы. Вторая ладонь накрыла лоб. Мухаммад почувствовал, как кожа под волосами начинает расслабляться в блаженном тепле – его отпускало. Губы почти против воли сложились в улыбку. Боль уходила – явственно. Прояснялось и светлело даже под закрытыми веками. Какое же счастье… Странный голос негромко прозвенел: – Никакого вина в ближайшие… месяцы. Ни капли. Аль-Амин едва не кивнул, запоздало сообразив, что голос обращается не к нему. Госпожа Марида над головой почтительно бормотала: – Да, господин… Как прикажешь, господин… – И хаммам не должен быть горячим. Очень щадящий пар – и никаких чередований холодной и горячей воды. Равномерное мягкое тепло. – Да, сейид… – И не надо пить много чая – разве что только темный ханьский. Острая пища, специи – это тоже пока не для него. – Как прикажешь, господин… – И лучше поместить его в покои, где нет ярких красок, с приглушенным светом. – Да, сейид… – Ну и, конечно, пока – никаких… излишеств. – Я поняла, сейид. Верхняя ладонь – оказалось, она все еще лежала у него на лбу – мягко отнялась от кожи. Затем осторожно, почти не тревожа ткань чалмы, выдвинулась из-под затылка нижняя. А потом над ухом легко вздохнули – и тихо-тихо, лишь для него, аль-Амина, сказали: – Я прошу прощения за то, что произошло в пещере. Зов пришел… неожиданно. Я не хотел тебя пугать, Мухаммад. Аль-Амин сначала не понял – как-как? Как его назвали? Он все еще блаженно улыбался, радуясь избавлению от мучений. Потом медленно открыл глаза. Цвета потолочной росписи – ярко-синий, красный, зеленый, слепящая, режущая глаз охра – тут же прыгнули в разум: – Ой! – Я же сказал – не надо пока открывать глаза. Снова зашелестело, зашуршало. Нерегиль поднимался на ноги. Шагов Мухаммад не расслышал. Зато услышал, как шуршат другие ткани и брякает железо о камень. Аль-Амин понял, что происходит. Так шелестит и звякает, когда множество людей преклоняют колена. Повернув голову набок, он все-таки раскрыл глаза. Среди простершихся в земных поклонах людей удалялся высокий белый силуэт. Этот белый приятно холодил глаза среди мучительного разноцветья и блеска одежды уткнувшихся в пол парсов. Аль-Амин блаженно закрыл глаза и уснул как ребенок. * * * Утро следующего дня – …Ублюдки!!! Ненавижу!!! Это что, по-вашему, суп?!.. Глупые бабы тупо толклись вокруг лежанки, пытаясь прибрать осколки драгоценного ханьского фарфора среди суповой лужи. Впрочем, отвратительная жидкость – пресное, безвкусное варево с кусками порея и моркови – стремительно впитывалась в ярко-малиновый хорасанский ковер. – Уберите отсюда этих дур! – рявкнул аль-Амин на безобразного черного евнуха. – Где Йакут? Исмаил? Где мои гулямы, задери вас шайтан?! Тряся брылями, смотритель дворцовых покоев заколотился лбом об пол: – О повелитель! Повелитель! Смилуйся!.. – Где мои гулямы, твари?! Всех посажу на кол, гиеновы отродья! Евнух трясся, колыхая залежи жира на обнаженных ручищах и шее: – Смилуйся, о мой халиф! – Вина мне! Плов несите – жирный, уроды, жирный плов с мясом молодого барашка! И к нему острый круглый перец в уксусе! И моченый кизил! И соленых огурцов, и фуль несите, ублюдки! Евнух продолжал безответно трястись на запорченном супом ковре. – Где мои гулямы, я спрашиваю?!.. – О мой халиф, – зажмурившись, выдавил из себя смотритель. – Тарик распорядился отослать их в Харат… Те несколько мгновений, пока оцепеневший от ярости халиф глотал ртом воздух, явно показались бедняге последними в его жизни. Черная кожа несчастного кастрата посерела от страха, как от холода. Наконец аль-Амин справился с приступом злобы и выдавил: – Распорядился?.. Тарик – распорядился?.. В душной теплой комнате, казалось, вместо воздуха загустело пахнущее потом и страхом желе. Женщины сжались в комки, залепив лица платками. – Распорядился, значит… |