Онлайн книга «Сторож брату своему»
|
Но Садун ибн Айяш знал, кому ашшаритский выродок был обязан нежданным выздоровлением и обручением с джунгарской ханшей. И этот кто-то должен был в ближайшее время перестать им мешать. Аль-Амин отпустил свое чудище на слишком длинный поводок – ну что ж, скоро нерегилю подтянут сворку. Госпожа Мараджил очень хорошо знала историю аш-Шарийа и не хотела оказаться героиней новых страшных рассказов о гибели Нишапура. Совсем не хотела. – Пора, – тихо повторил лекарь. И повернулся к двери в заднюю комнату: – Фархад, дитя мое! Надевай самое красивое платье, мой мальчик. Пора тебе повидать нашу подопечную… И сказал приказчику: – Пошли невольника к ослятнику Парвазу. Пусть снаряжает носилки. Лучшие носилки – не скупись, о Навид. Нужно будет отнести кой-кого во дворец… А потом поднялся и прошел в свою спальню. Закрыл двери. Лезвием джамбии вскрыл тайник под второй от садовой решетки доской. И извлек длинный деревянный ящик. Открыл, потом долго водил пальцами над причудливыми кольцами и медальонами, разложенными по бархатным ячейкам. И, наконец, извлек простенький серебряный перстенек с крупным куском пирита. На зеркальной, золотом сверкающей пластине вырезан был коршун с оливковой ветвью в клюве. – Это будет в самый раз, – пробормотал старый маг. – В самый раз для хорошего приворота… * * * В носилках Фархада прикачало – это да еще и мерзкий холодный дождь привели к форменному разлитию желчи. Поэтому из паланкина он выбрался туча тучей – правда, мрак в душе снаружи не проявлялся никак. Ясноликая Жасмин улыбалась, покачивала бедрами и по-сестрински целовалась с невольницами, рассыпая любезности и рассовывая мелкие подарки: кому колечко, кому платочек, кому низка речного жемчуга, кому динар. А Кабиха все не выходила на галерею. Жасмин посидела-посидела, да и окликнула мелкого, тощего и очень хитрого евнуха Масуда. Зиндж, как ни странно, не растолстел на дворцовых харчах. Шептались, что его не разнесло, потому что все в злость и каверзы уходило. Еще говорили, что отрезали ему только ядра, а зебб оставили – и золото жаждущих ласки рабынь сыпалось в полы его рубахи. Вот почему болтали: трудясь в хаммаме так, как Масуд, брюха не отрастишь. Ясноликая Жасмин лебезила и наливала кривящемуся черномазому чаю, подвигала варенье из айвы – и, наконец, евнух, все так же кривясь, подставил рукав – сюда, мол, клади. В рукав немедленно упал сверток с золотом: – Пять динаров, о солнце харима, – оскалился Фархад. – И еще пять после того, как ты мне расскажешь об обстоятельствах и нраве девушки Кабихи, которую мой господин продал в этот почтенный дом некоторое время назад. Их взгляды встретились, и улыбка изгладилась с лица прекрасной Жасмин. Масуд тоже не казался веселым. Черных евнух пожал плечами и заметил: – Свое недельное содержание эта шлюшка уже растратила. – На что? – тихо поинтересовался Фархад. – Часть отдала мне за баню, – усмехнулся Масуд. – А остальное расходует прямо сейчас, да проклянет ее Всевышний. Она соблазнила новую подавальщицу, Пакизу. Сейчас девки занимаются друг другом в комнате невольницы Саназ, которая подает по утрам кофе. – Так вот почему ее нигде не могут сыскать… – покивал Фархад. – Проводи меня туда, о Масуд, мое дело срочное и не терпит отлагательства. Рабынь они и вправду обнаружили в комнате Саназ – у деревянной решетки сидели две маленькие девочки из тех, что зовут в баню растереть спину. Масуд рявкнул, для верности дал каждой по пощечине, и невольниц как ветром сдуло. В комнате громко стонали и ахали. Заслышав стук двери, девки вскинулись и расцепились – обе стащили платья и рубашки и тискались в одних шальварах, сплетясь ногами. Кабиха как раз вылизывала грудь подружке. Масуд принял в рукав еще один сверток с золотом и выволок скулящую Пакизу за волосы. Кабихой Фархад занялся сам. В этот раз он бил ее сильнее. Хлестал по животу и ягодицам тяжелым влажным полотенцем – чтоб прочувствовала. Девка сучила ногами, крутила связанными локтями и кусала платок во рту. Фархад отвешивал удар за ударом и приговаривал: – Сука, – шлепок, – дура, – шлепок, – жопа. Тебя, – шлепок, – сюда, – шлепок, – определили для дела, – шлепок. – А ты, о скверная? – шлепок. – Хочешь, чтобы тебя утопили в Герируде?! Наконец, утомившись, он отбросил мокрую тряпку и сказал: – Чтоб больше никаких шашней, о дочь греха. И вытащил из складок пояса перстенек с пиритом. Присел над тяжело дышащей Кабихой и вытащил ей изо рта полотенце: – С сегодняшнего вечера будешь носить не снимая. Понятно? Девка скривилась на дешевое колечко: – Это? – плаксиво взвякнула она. – Меня ж засмеют! Это ж немодно! Фархад улыбнулся и отвесил ей оплеуху. Потом еще одну. Невольница взвыла: – Хорошо, я буду, буду! – Дура мерзкая, – пробормотал Фархад, вставая. – Узнаю, что сняла – а я узнаю, мразь, – руку отрежу. Кабиха заскулила, пытаясь отползти по коврам на заднице. Потом Фархад вытащил из-за поясного платка исписанный клочок бумаги. И поднес к носу Кабихи: – Читай. Та ссутулилась, задергала связанными руками. – Читай, сука, – он шлепнул ее по щеке. Слизывая текущую из носа кровь и дрожа, Кабиха водила глазами по строчкам. – Запомнила? Рабыня кивнула. – Попросишь об этом во время попойки, перед которой наставник Бишр передаст тебе перстень с рубином. Кабиха снова кивнула и еще сильнее залилась слезами. Фархад ударил ее еще раз, перевернул на живот, надел на палец кольцо, развязал локти, по традиции дал пенделя в зад и вышел из комнаты. Бумажку он кинул в стоявшую на галерее жаровню. И проследил, чтобы от нее не осталось даже пепла, старательно разворошив угли стоявшей у стены кочергой. * * * Харат, дворец наместника, следующий день Верховой сильный ветер сносил дождевые струи – они били в туго натянутый провощенный плотный шелк. Пока занавес в арке выдерживал напор мокрой стихии. Абу аль-Хайджа сидел, устало прислонившись к по-зимнему холодной стене. Поди ж ты, весна называется… Изразцы за спиной прямо-таки леденили позвоночник. Бедуин мрачно отлепился от сине-голубой плитки и сунул за спину подушку. Голова неудобно откинулась. Тьфу ты, сюда бы седло его любимой верблюдицы, белой красавицы Саибы! Тогда бы он устроился как положено, а не вертелся, как червяк в мелкой луже… – Отец! |