Онлайн книга «Три грустных тигра»
|
и убережет Йемайя! Троцкий: Принкипо, лишь два упованья даруют мне в жизни силу: владеть тобою до смерти, а после — чтоб мне на могилу легли лишь серпы живые да знамя отчизны милой! Морнар: Можешь уже закупаться знаменами и серпами, готово — я тебя грохнул вот этими вот руками. Троцкий: Умру посреди дороги — не плачьте по мне напрасно, Потребую борщ из маланги — забудьте про свеклу, ясно? Морнар: Забудь ты сам про малангу, про борщ и серпов букеты, ты не посреди дороги, а посреди того света, и обстоятельство это рассеяло все сомненья; слышишь веселое пенье? То празднуют твое бденье. Троцкий: Я что, умер? Морнар: Да, вырубил я топором и кровищею залил все, что ты писал пером. Троцкий: Ах, quelle разочарованье! А нельзя ль чуть погодя умереть? Я не закончил биографию вождя. Морнар: Извини, мой старый Лев, Льон, Лёва, Леоне, Леон, Давидыч Троцкий, né Бронштейн, ты теперь Наполеон, Ленин, Енхель, Карлымарь. Ты дохлей, чем даже Царь: kaputt tot, dead, покойник, ты, дружок, сыграл в отстойник, ты mort, morto profundo, элементарно дал дуба. Троцкий: А кто ж тогда говорит, голуба? Морнар: Ты, стараниями твоего инкуба. Троцкий: А что за свет? Морнар: Моча погребальная. Троцкий: А что за глас? Морнар: Дружба поминальная. Троцкий: Моча? Дружба? Это ты о чем, предатель? Морнар: Ладно, свеча, служба. (Старый бумагомаратель!) Голос: Писал бы сам свою биографию, сам бы мыкался с материалами, а потом бы придирался к орфографии. Троцкий: А это что еще за чудак? Морнар: Доктор Дойчер, Исаак. Троцкий: Ах боже, Пускай подождет в приемной, а я пока быстро скончаюсь, желаю кончины скромной, а не стать пророком без паствы, да еще с дырою огромной в моей голове несчастной. Умираю! (Умирает, показывая кукиш.) Хор: (Дойчер, Хулиан Горкин и Гамбетта, последнего позвали за красоту фамилии, ну и вообще на похороны): Плачь по Папаше Монтеро! Жги, каналья румберо! Этот Троцкий был социалеро. Жги, каналья румберо! Подложил Иосифу свиньеро. Жги, каналья румберо! А Джугаш вилипил ему в череперо. Жги, каналья румберо! (Exeunt all except Hamlet [81] .) Гамлет (на самом деле это Сталин в белокуром парике, панталонах, камзоле и с черепом русского медведя в руках): О если б Троцкого тугая плоть могла расстаять, сгинуть, превратиться в Розу… Пардон, в розу. (Вновь начиная напевать.) Каким ничтожным плоским и тупым мне кажется весь практикум Мальтуса… (С отвращением.) Неужели нельзя избавиться от этой сволочи, изменника, подлеца и т. д. без проклятых переодеваний и идиотских монологов? В эту минуту, словно пишет Венабенте, а не Шокспир, раздается поначалу вдали, а затем ближе, — или наоборот — голос Молотова: Свежий выпуск! Свежий выпуск! МОРНАР УБИВАЕТ ТРОЦКОГО! Свежий выпуск! Фотографии и подробности! Не пропустите! Потрясающее убийство! Покупайте! Свежий выпуск! Свежий выпуск! Голос хриплый и негритянский, однако Сталин опознает в нем Молотова, а не Бебо-газетчика с угла Двадцать третьей и Двенадцатой. Он срывает маску (Сталин, а не Бебо и не Молотов и уж тем более не Троцкий) и радостно улепетывает голышом по коридорам Кремля. Вдалеке он подскакивает, вскидывая босые ноги: кто-то набросал гвоздей. Слышны его вопли: Каменев! Зиновьев! Рыков! (Это самые грязные ругательства в русском языке, не считая «Троцкого») и затем: Плюс электрификация всех гвоздей! Чистку! Чистку! Чистку! Открывается дверь, входит Леди Макбет (Мскнцского уезда), потирая руки (мороз) и спя на ходу На голове у нее бутыль касторки и славянский пучок. Перестает потирать руки (мороз спал), вытаскивает из-за пазухи полное собрание сочинений Маркса, Энгельса и Ленина, лупу и ложку. Раскладывает книги на полу, при свете русского полуночного солнца лупой поджигает их и разогревает касторку Безуспешно пытается споить ложку слабительного Сталину, тот отбивается, сучит ногами, вырывается и дальше бежит по Кремлю, выкрикивая новые ругательства, которые бегущий рядом секретарь тут же вносит в трактат по лингвистике. На гвалт из дверей, коридоров, стен и пары-тройки шкафов вылетают тени; тень Радека орет тени Луначарского: «Лупанарский! Лупанарский!» — не переставая при этом рассказывать теням Арнольда и Пятакова (по другую руку) контрреволюционный анекдот. «Социализм в отдельно взятой стране! Скоро у нас будет социализм на отдельно взятой улице!» Пятаков и Арнольд смеются, но прянувшая сзади тень Бухарина предостерегает: «Радек, эта шуточка однажды уже стоила тебе жизни, что, забыл?» Арнольд, Пятаков и прочие низшие тени благоразумно испаряются, Радек же невозмутимо продолжает отпускать инфракрасные шутки в одиночестве, иногда оборачиваясь и крича: «Лупанарский!» — поверх плеча недвижимого (недвижимого плеча — Лупанарский удирает со всех ног). |