Онлайн книга «Не доверяй мне секреты»
|
Он улыбается: – Моника всегда была трудягой, не то что мы с тобой. – Но ты ведь выучился на архитектора? – Да, но я не очень-то честолюбив. – Он смущенно смеется, будто признается, что это его самое уязвимое место. – Но мы наконец возвращаемся домой. Я возьму какую-нибудь работу на неполный рабочий день, зато больше буду с детьми. А Моника станет работать на полную ставку. Мы купили дом Жарденов. Помнишь такой? – На Маркетгейт? – Точно. – Он же старый, вам придется вложиться, чтоб довести его до ума. Он кивает, отодвигает чашку, ставит локти на стол. Я замираю, едва дышу. В голове какой-то гул, в душе радость и ликование. Сердце бьется так, что готово выскочить из груди, я уже представляю, как мы снова заживем рядом, это будет удивительно и прекрасно, я буду видеть его у газетного киоска, во время воскресных ланчей в пабе, на родительских собраниях, наши девочки обязательно подружатся, мы станем устраивать совместные новогодние праздники, а может быть, даже и пикники на природе, барбекю и все такое. – Ну что, Грейс, двенадцать лет прошло… Ты-то как поживаешь? Голос мягкий, словно он разговаривает с маленькой девочкой, но у меня горло перехватывает, трудно дышать… – Ну… да… в общем-то… – Я умолкаю. Думаю. Тяну время. – Что ты хочешь знать? Что именно тебя интересует? – Как живешь. Нравится быть женой и матерью? Как вообще жизнь? Верчу в пальцах ложечку, что-то мычу, достаю из сушилки кучу детской одежды, начинаю складывать. Дохожу до четвертой футболки, когда он осторожно берет меня за руку. – Так как все-таки поживаешь? Я не отдергиваю руку. Кажется, она сейчас вспыхнет, так горячо, жар охватывает все тело, хочется даже скинуть одежду. – Что же ты? Рассказывай. Только что я была какая-то вялая, словно из жил моих выкачали всю кровь, но теперь краска бросается мне в лицо. – Справляюсь кое-как, – бормочу наконец. – Ну-ка, посмотри на меня. Поднимаю голову. – Рассказывай. Я качаю головой. – Грейс! – Что? – Я же твой друг. – Правда? Я говорю это шепотом, и он наклоняется ближе, чтоб расслышать, осторожно убирает волосы, упавшие мне на лицо. – Что ж ты, рассказывай, – снова говорит он. – Я не лгу тебе. Не лгу. Только не тебе. – О, Грейс… Это все, что он говорит, – «о, Грейс», потом протягивает руки через стол, а я не выдерживаю и начинаю рыдать, не плакать, а именно рыдать, слезы текут из глаз буквально ручьями. Он встает, поднимает меня со скамьи, прислоняется спиной к стене, прижимает меня к своей груди, а я все плачу, пока рубашка его не становится совсем мокрой. Он ничего не говорит, просто прижимает меня к себе и гладит волосы, а когда рыдания мои смолкают, берет меня за руку, ведет в гостиную и усаживает на диван. Дает мне носовой платок, садится на корточки напротив и гладит мои колени. – Тебе, наверно, холодно, – говорит он, откуда-то достает одеяло, заворачивает меня в него, пеленает, как ребенка, и я, несмотря на свое состояние, хихикаю. – Ты, должно быть, хороший папа. – В общем-то, да. Правда, не всегда. – Он улыбается, проводит пальцем по моим распухшим векам. – Ну так рассказывай. Как живешь? – Она является мне, – отвечаю сразу, не раздумывая. – Роза… я ее постоянно вижу, чаще всего во сне, она тонет, а я не могу ее спасти… а бывает, снится на пляже или в саду, и с моими девочками… снится с моими девочками. Все было хорошо, пока я не вернулась в Шотландию. – Наверно, ты просто очень устала, Грейс, – говорит он с серьезным лицом и стискивает челюсти. – Ты устала, и больше ничего. – Нет, тут не только усталость. – Я хватаю его за руку. – Я правда вижу ее, Юан. Честное слово. – Привидений не существует. Ты просто вымоталась. Дети, ешь мало. Послушай! – Он приближает лицо. – Я готов спорить на что угодно, что Роза погибла не от твоей руки. – Правда? – Да, я уверен. Ты же добрая, ты очень хороший человек. Лучше, чем многие. Я не знаю никого лучше тебя. Честно! В его словах столько сочувствия, столько убежденности, что они бальзамом ложатся мне на душу. Кажется, будто я получаю прощение. – Ты не должна думать об этом. Эти мысли уничтожат тебя. Подумай, как все это скажется на твоих девочках, каково будет Полу. Я киваю: – Полу я не могу рассказать. Никогда не могла. Врачи говорят, у меня депрессия. – Нет, это не депрессия, – горячо говорит он. – Тебе просто нужно быть добрее к себе. Надо жить, а для этого надо хорошо питаться. Он идет на кухню. Слышу, открывает холодильник, дверцы шкафа. Я откидываю голову на спинку дивана и в первый раз за многие годы чувствую, что оживаю, что я действительно существую. Я трусь щеками о мягкие края одеяла, мне становится тепло и уютно. Возвращается Юан. Успел приготовить яичницу-болтунью. – На-ка покушай, и попробуй только сказать, что тебе не нравится. Я же знаю, ты ее обожаешь. Чувствую, желудок благодарно бурчит: выглядит действительно аппетитно. Слюнки текут, когда я беру у него тарелку. Ставлю ее прямо на колени, гляжу. Это тарелка матери Пола, с ивами, с голубой каймой, очень красивая. Яйца у нас свои, из-под наших курочек, бегающих в загончике, который устроил для них Пол в дальнем конце сада. И цельнозерновой хлеб, поджаренный в тостере. Выглядит великолепно, но есть это почему-то не хочется. Тогда я кладу кусок яичницы на поджаренный хлебец, а сверху аккуратненько так веточку петрушки. Так, а откуда взялась петрушка? Я понятия не имела, что у нас есть петрушка. Где он ее откопал? Так тихо, что слышно тиканье часов на руке. Кручу в руке вилку. Он ждет, что я скажу. – Давай наворачивай, – говорю я. – Не буду, если ты не будешь. Он подцепляет кусочек яичницы и подносит к моему рту. Я продолжаю сидеть, стиснув зубы. – Попробуй, за уши не оттащишь. Перевожу дыхание. – Ну так и быть, попробую. Закрываю глаза, открываю рот. Хочется выплюнуть. Но я жую. Медленно. А что, очень даже вкусно. Он добавил туда тертого сыра. Протягивает мне еще. – Хотела бы я быть твоим ребенком, сидеть на высоком стульчике, а ты бы меня кормил. – Бедненькая, за тобой никто не присматривает? Придется мне этим заняться. Когда моя тарелка пустеет, он подвигает мне свою, а сам похлопывает себя по плоскому животу. – Моя мама пользуется любой возможностью накормить меня до отвала. Теперь я ее понимаю. Надеюсь, не откажешь мне в этом удовольствии. |