Онлайн книга «Женские праздники»
|
В некотором отдалении от лектора шептались двое. – А бежать не п-обовали? – вывороченными губами выдохнул Огородников. – Бесполезно, – гримасничал перед зеркалом Кривцов. – Есть и-е-я. – После… ночью… Грузовик, привозивший в школу горячие обеды, выехал за ворота и, обдирая бока живой изгородью, покатил по узкой грунтовой дорожке в сторону шоссе. Шофер, русопятый парень, запел по-английски:Sometimes I see her undressing for me… Крышка одного из пустых баков осторожно приподнялась. Огородников прислушивался, не веря своим ушам. Но вот же: She’s a soft naked lady love meant her to be, and she’s movin’ her body so brave and so free, if I got to remember that’s a fine memory. Огородников постучал по крышке соседнего бака, откуда высунулась голова Кривцова. Теперь они вслушивались вдвоем. Словно почувствовав, что его пение есть кому оценить, шофер грянул припев с удвоенной силой, а Огородников боязливо подхватил такие знакомые слова, только по-русски, для Кривцова: For I know from your eyes and I know from your smile that tonight we’ll be fine, we’ll be fine, we’ll be fine for a while, — пел работяга, крутя баранку. Ведь игривый твой взгляд и твой смех говорят: не на шутку бои от зари до зари нам с тобой предстоят, — пел Огородников. – Atta boy! [2] – одобрительно крякнул шофер и, высунув окно руку, изобразил двумя пальцами колечко, то есть «высший класс». Дальше они горланили в две глотки, на разных языках, но с одинаковым чувством:Помню, ты мне сказала тогда: «Не робей!» Еще не было парочки в мире нежней, ты была жеребенком горячих кровей, высох я, по ночам трудясь, как муравей. Припев подхватил Кривцов: Но игривый твой взгляд и твой смех говорят: не на шутку бои от зари до зари нам опять предстоят! Впереди показалась полоска шоссе. Вся троица распевала в полном упоении. Я живу как отшельник в местечке глухом, воздержанье давно соблюдаю во всем, «Отче наш» регулярно твержу перед сном, и тебя с нетерпеньем жду ночью и днем. Тут-то и произошла авария. Забыв о дороге, шофер не заметил, что ему навстречу с шоссе свернула «Волга». Машины «поцеловались» – не то чтобы очень пламенно, а все ж таки передок легковушки помяло прилично. От сотрясения оба бака качнулись вперед, затем, словно передумав, откачнулись назад, перелетели через низкий борт и, сделав в воздухе кульбит, стоймя вонзились в землю. Первым после «поцелуя» пришел в себя водитель «Волги» доктор Раскин. – Ты куда смотришь! – заорал он, выскакивая из машины. – Ты посмотри, что ты сделал, козья морда! Думаешь, тебе это так сойдет? – Kozya morda, that’s you! Shoulda braked in time! [3] – в свою очередь заорал работяга. – Ты слышал? – Раскин повернулся к пассажиру на переднем сиденье. – Нет, ты слышал? Пассажир оказался Корнеевым, шефом Огородникова. – Слышал, – сказал он, вылезая из «Волги». – Акцент, если не ошибаюсь, бостонский. – Ты ваньку-то не валяй, – Раскин снова обрушился на работягу. – У меня свидетели! В суде русский язык сразу вспомнишь! Тоже мне… Уолт Дисней! – Fuck you and your court, I have my own witnesses [4] . – Для пущей убедительности шофер-работяга пнул ногой один из пустых баков. Между тем из легковушки выбралась Вера, а за ней – дочка Тина. – Ах у тебя свиде-е-тели? – с неподражаемым сарказмом протянул Раскин и в свою очередь наддал бак ногой. Из бака высунулся по грудь Огородников. После удара оземь глаза у него смотрели в разные стороны. – Теперь это называется свидетели! – Раскин кулаком вогнал Огородникова обратно. – Вы что, ненормальный? – вскричала Вера. – Это же мой муж! – Точно. Олег, – подтвердил в некотором сомнении Корнеев. – Это вы мне? – задохнулся от такой наглости Раскин. – Я пристраиваю вашего чокнутого мужа, и я же еще ненормальный?! – Ага, пристроили, – подала голос Тина. – В помойный ящик. – Who said it’s a garbage can? [5] – возмутился шофер. – Соусэм ослэпла? Между тем из «Волги» выбрался последний пассажир – Лени́на Георгиевна, мать Огородникова, со словами: – Сынок, сейчас… я их приемами кун-фу… меня в Китае научили… За шумом перепалки никто не услышал фырчанья мотора, но вот подкатил рафик, и из него посыпались обитатели знакомой нам коммуналки. Они сразу взяли старушку Лени́ну в плотное кольцо и загалдели наперебой: – По паспорту все одно не докажешь, а у меня, вона, дите разнополое! – Псих, он и в Африке псих! – Отступного дадим, только съезжай, а? – Не соглашайся, Лени́на, не соглашайся. – Китайская шпиёнка она, вон чего зашифровала-то! – Отдайте… я интернационалистка… Олег, Олег! Параллельно с коммунальной сварой на открытом воздухе и вполне независимо от нее продолжали выяснять отношения участники аварии. – Ладно, Яша, не психуй, – примирительно говорил Корнеев, хлопая Раскина по плечу. – И ты туда же? – кипятился Раскин. – Сначала я должен лечить от закидонов твоего приятеля, потом гробить машину из-за его жены, тоже хорошей невропатки, и я же еще – не психуй?! – На себя посмотри, – не уступала Вера, – по тебе Кащенко давно плачет. – Вы мне не тыкайте! – Варвары хуже китайцев… я иду, Олежек, я иду, – пробивалась сквозь осадное кольцо Лени́на Георгиевна. – Таких, как ты, докторов надо к койкам прикручивать, – наседала Вера. – Right on! Tie’im up, that nut! [6] – подлил масла в огонь шофер. – Ты еще тут… вальс-бостон! – вышел из себя Корнеев. – Дурдом, – коротко высказалась Тина, явно поторопившись со своим заключением, потому что этим дело не кончилось. В облаке пыли примчал мотоцикл, а на нем – Рик с Хорьком. – Держите, – Рик протянул Вере молоток для отбивания мяса. – Хорек прихватил. – Так общее же все… если мы на ней поженимся, – промямлил в свое оправдание Хорек. |