Онлайн книга «Хэппи энд»
|
– Нет. – Просто ляжем вместе и уснем, как брат и сестра. Я не буду приставать к тебе. Только останься рядом. Дорогая моя… – Это невозможно. – Но почему? Он не понимал, почему сидеть всю ночь на лавке – возможно, а лечь в постель и заснуть – невозможно. Они же не пионеры, в конце концов. Они взрослые люди, хозяева своей жизни. – Потому что для меня это иначе, чем для тебя, – объяснила Татьяна. – Что иначе? Что? Я тебя не трону. – Я начну думать о тебе. Страдать. А у меня нет на это сил. Он ничего не мог понять. Татьяна Соколова – сексуальный символ своего времени. Открытки с ее изображением висели над койками солдат и студентов. Откуда такая щепетильность, такое целомудрие, тем более в ее годы… Но именно в ее годы невозможно мириться с чем-то приблизительным. Что допустимо в тридцать – совершенно недостойно в пятьдесят. Вот, оказывается, что такое ВРЕМЯ. Есть жизненный опыт, который ничего не дает, кроме ржавчины на суставах и накипи на душе. И нет безумства храбрых, и никто не захочет варить тебе борщ. Зато есть ДОСТОИНСТВО. Она не будет стоять с приклеенной улыбкой, как цветочница, пришпиливать булавкой, как Румия. Она свободна. Захочет – одарит собой, захочет – встанет и уйдет, ее тылы обеспечены. Татьяна встала и ушла. Вернулась в номер, легла щекой на подушку и вошла в сон, как в море. Проснулась в час дня. Долго лежала, думала о том, что надвигается другая – молодая жизнь. Работает нога, работает душа. Она по-прежнему желанна, и все как было. Нет больше тяжелого гипса и тяжелых мыслей о надвигающейся старости. Захотелось красиво одеться. Она оделась в бежево-розовой гамме, надушилась изысканными духами и вышла – розовая и благоухающая, как ветка сакуры. И сразу увидела ЕГО. Он стоял с цветочницей и слушал ее, глядя в землю. А она что-то говорила ему с напряжением. Девушка жила в его номере. Она ждала его всю ночь, а он пришел на рассвете… И сейчас она спрашивала его, где он был. А он ничего не мог объяснить. Не мог же он сказать, что всю ночь просидел на лавочке возле Татьяны Соколовой, которая годится ей в мамаши. Цветочница просто не поймет. Татьяна смотрела и думала, какой был бы ужас, если бы она доверилась ему, провела ночь в его криках и шепотах и участвовала в них. А сейчас стояла бы и смотрела. Что бы она чувствовала сейчас? Татьяна повернулась и пошла в столовую. Было время обеда. Есть не хотелось. Жить тоже не хотелось. Не хотелось ничего. «Может быть, уехать? Сегодня. Сейчас». Можно поменять билет, но неудобно напрягать администратора Сашу. Саша и так перегружен до ноздрей. У него сто пятьдесят человек. А тут еще Татьяна Соколова со своей истерикой… Она стала есть. Что-то невразумительное лежало на тарелке. В столовую вошел полуночный ковбой, мальчик из Акмаллы. Сел напротив. – Мне только первое, – сказал он официанту. – Супчику хочется… Официант отошел. – Я отравился, – сказал он. Татьяна не ответила. Он смотрел своими странными глазами. – Татьяна… – Его голос был слабым, как будто имел слабый напор. Она невольно посмотрела на его губы. – Ты хочешь что-то спросить? – напомнила Татьяна. – Нет. Это ты хочешь что-то спросить. – Хорошо. Я спрошу. Вчера мне показалось, что у нас что-то было. Я ошиблась? – Мне тоже показалось. Когда я положил голову на подушку, мне было не страшно умереть. – А сейчас уже страшно? – Да. Сейчас мне не хочется умирать. – Просто ты был пьяный. – Нет. Это я сейчас пьяный. Я пьянею наутро. Алкоголь очень медленно всасывается. Несколько часов. – Тогда иди и ложись спать. – Нет. Мы решили поехать в город. Поедем с нами. Татьяна задумалась. Отношения выяснены. Она ему не нужна. Он ей тоже. Никто никому ничего не должен. Можно просто по-приятельски взять и поехать в город и побродить по улицам. Это ведь так интересно: бродить по незнакомому городу. – Я только возьму фотоаппарат, – сказала Татьяна. Автобус внизу уже уходил. – Подождите, – попросил Алеша Горчаков. – А кого ждем? – Татьяну Соколову. Она сейчас придет. – Да что она, не уедет? – удивилась журналистка Катя. – Ей что, машину не дадут? Поехали! Алеша Горчаков побледнел, и его лицо стало каменным. – Ну ладно, – согласилась Катя и потрясла Алешу за плечо. Лицо Алеши оставалось предобморочно-бледным и каменным. – Ну все, все… – успокоила Катя. – Вот она… Татьяна вышла из подъезда. Ей подали руку, она довольно легко вошла в автобус. – Ну что, едем? – уточнил шофер и тронул свою машину. Татьяна уселась возле Алеши Горчакова. Он сидел молчаливый и подавленный. Нервы никуда. Никакой нервной системы, потому что никакого детства. И будущего, похоже, тоже никакого. Алеша привез фильм, который все похвалили, но никто не купил. Его кино никому не нужно, кроме него самого. И женщины тут ни при чем. Какие женщины, когда жизнь валится… Автобус остановился в центре города. Все шумно вылезли. Разделились на группы. Татьяна и Алеша пошли вместе. Рассматривали архитектуру. Забредали в старые дворики. Все было обшарпанным, как после атомного взрыва. Хотя после атомного взрыва вообще ничего не остается. Значит, просто после взрыва. – Неужели можно так жить? – удивилась Татьяна. – Коммунисты оставили, – сказал Алеша. – Им было плевать на все. На настоящее и на будущее. Временщики. – Ненавижу, – сказала Татьяна. – Что? – Машину подавления. Государство. Вошли в очередной дворик. Татьяна достала из сумки фотоаппарат, скадрировала кусок высокой лестницы, старуху в халате и кошку. Щелкнула. Старуха выглядела заброшенно, но ее лицо было спокойным. Похоже, она очень давно жила очень плохо. И привыкла. – А почему демократы все это не отремонтируют? – спросила Татьяна. – Денег нет, – ответил Алеша, как будто знал. – Значит, у тех не было совести, у этих – денег, а результат один, – подытожила Татьяна. Алеша не ответил. При коммунистах был четко налажен кинопрокат. Если кино выходило на экраны в понедельник, то в пятницу ты уже становился знаменит. Фильм, как пожар, охватывал все экраны, потом постепенно откатывался и затихал. Но все успевали его посмотреть, пресса успевала отреагировать, а режиссер мог купить себе машину. Сейчас прокат разрушен. Прокатчикам выгоднее купить дешевое американское кино, прокрутить его, получить прибыль и купить новое американское кино. Молодые кинорежиссеры оказались в ловушке, и эта ловушка называется рынок. Рыночные отношения. |