Онлайн книга «Хэппи энд»
|
Татьяна спала неспокойным болезненным сном, смешанным с явью. Ей снилось, что она спит, а за дверью кто-то ходит. Ей снилось, что она просыпается и прислушивается. Следовало бы встать и посмотреть. Но было холодно, не хотелось вылезать. Да и зачем? Вдруг раздался стук – осторожный и явственный. Стучали осторожно, но стучали. Она открыла глаза. Была ночь. Или утро. Или все-таки ночь… Татьяна подошла к двери и спросила: – Кто? – Это я, Алеша. Она открыла. Он стоял. Один, без пацанки. А ее куда дел? Оставил у себя в номере? Сказал: подожди, я сейчас… – Что? – спросила Татьяна. – Я пришел попрощаться. Я уезжаю. – А сколько времени? – Пять. У меня самолет в семь. – Зачем ты разбудил меня? – Попрощаться. Я приеду к тебе через месяц. – Зачем? – не поняла Татьяна. В самом деле не поняла. – Ну, по делам… – Так и говори. – Теперь поняла. – Я пойду, – сказал он. – Иди. – Поспи за меня… Он устал. Отравился. Запутался. Он хотел только одного – спать. И больше ничего. Но надо идти. Автобусы ждут. Через два часа самолет. А дальше – маленький город Акмалла. Татарка Румия. Другая жизнь. Вот там и отоспится. Он ушел. Татьяна легла. Озноб продрал сверху донизу. Под ложечкой гудело, как ветер в трубе. Татьяна привыкла встречать его внизу, мальчика из Акмаллы. Она просыпалась и знала, что спустится – и увидит его. Пусть не одного, с девчонками, но увидит. А теперь не увидит. Спустится – а его нет. Под ложечкой гудела разлука. Татьяна знала, что надо как-то взять себя в руки. Поднялась и вышла на балкон. Разомкнула пространство. Увидела горизонт. Солнце собиралось всходить. Макушка еще не высунулась, но полоска горизонта была розовая. Татьяна подумала, что через сто лет будет такая же полоска в это же время суток. Что-то меняется: мода, привычки, государственные устройства – то, что создано человеком. А что-то остается неизменным – то, что создано Богом: море, солнце, страдания… Дом вздыхал, как большой медведь. Антуан вышел на балкон и смотрел на розовую полоску горизонта. Он не мог спать. Ему мешала нежность. Стоял и думал: «Во мне скопилось столько нежности, что пора разбить ее об асфальт…» Старуха актриса сидела перед зеркалом и накладывала грим. Она рано легла – в семь часов вечера – и проснулась до рассвета. Она причесала свои волосы, медные от хны. Положила темные румяна цвета терракоты. «Как в Египте», – подумала она. Медный тон волос и лица, кирпичный румянец. Старуха пристально и высокомерно оглядывала себя в зеркало. Фараонка. Хотя нет такого слова. Есть – жена фараона. А фараонка – нет. Значит: царица. Старуха провела черную полоску над глазом. Резко. Но эффектно. Глаза выступили на древнем бессмертном лице. Старуха собиралась жить вечно. Постскриптум Валентина и Анатолий разошлись. Правильнее сказать, Анатолий бросил Валентину. Недаром она нервничала, бедная. Чего боялась, то случилось. Иногда будущее как-то дает о себе знать. Предупреждает во снах. Нервные натуры ловят сигналы. Страшненькая Валентина заняла подобающее место в нише судеб. Никому не обидно. Более того, окружение согласилось, что она не такая уж и страшненькая. Сочувствие – более плодотворное чувство, чем зависть. Татьяна, вернувшись после фестиваля, сделала в поликлинике рентгеновский снимок, и на свет вылезло то, что так тщательно скрывал Францевич. Неправильно сросшийся перелом. – Через полгода вы потеряете сустав, – предупредил районный травматолог. – Почему? – оторопела Татьяна. – Потому что смещение. Неправильная нагрузка. Стирается хрящ. – Но я же хожу… – До поры до времени… – А что делать? – Операцию. Что же еще. – А гарантии есть? – Гарантий нет. Кто же вам даст гарантии? Татьяна молчала. – К нам недавно милиционера привезли, подстрелили на рынке. Ну, я ему ногу собрал. Бедро. Мне звонят из милиции, спрашивают: хорошо собрал? Правильно? Я им отвечаю: анатомически – правильно. А хорошо или нет – будет ясно, когда он под елкой срать сядет. Татьяна вышла из поликлиники. Муж ждал в машине. – Ну что? – спросил он. – Надо переделать. Но нет гарантий. – Как же так? – не понял муж. – А вот так. И оставлять нельзя. И переделывать опасно. Татьяна почувствовала себя в ловушке. В эту ловушку загнала ее советская медицина. Можно прийти к Францевичу и сказать: – Ну, что с тобой делать? – Я не нарочно, – ответит он. – Еще бы не хватало, чтобы нарочно. Нарочно увечат уголовники. Но результат один. Ты меня искалечил. Ты лишил меня будущего. Будь ты проклят. Они ехали по сумеречной дороге. Муж свернул не в ту сторону, и машина двинулась по направлению из Москвы. Кончились дома, начались леса и поля. – Мы не туда едем, – заподозрила Татьяна. – А куда надо? – Выйди и спроси. – Не хочу. Татьяна решила не вмешиваться. Будь что будет… Муж упорно гнал машину в туман. И все это походило на ее жизнь, которая катилась куда-то в безнадежность. Куда она заедет в конце концов? Куда завезет ее судьба. * * * Все кончилось маленьким немецким городком. Деньги на операцию выделило Министерство культуры. Министр, оказывается, был влюблен в нее в молодости, и над его кроватью висел ее портрет. Все кончилось маленьким городком и большим профессором по имени Тильман. Татьяна лежала в госпитале на краю города. За госпиталем стелилось поле золотой ржи. А под окнами лежали три барана и разговаривали: бе-бе… бе-е… Ночью Татьяна слышала: а-а… а-а… Интонация была хриплой. Татьяна решила, что это бараны сменили тему. Что-то им не нравится. Утром пришла медсестра Эрика. Татьяна спросила на плохом немецком: – Ночью кричали. Это животные? – Нет, – ответила Эрика. – Это старый человек. – Боль? – спросила Татьяна. – Нет. Пессимист. Он не любит людей. Как надо не любить людей, чтобы кричать от ненависти. Нет мира под оливами. Человек одинаково страдает и в запущенной больнице с тараканами, и в отлаженном госпитале с медициной двадцать первого века. – Он вам надоел? – спросила Татьяна. |