Книга Жизнь за трицератопса, страница 114 – Кир Булычев

Звали молодого человека, которому суждено будет сыграть значительную роль в этой истории, Никитой Борисовичем Блестящим. Фамилия была по паспорту, но не исконная. Когда-то его дедушка приехал с юга, принеся с собой неблагозвучную харьковскую фамилию Прохановский. Он выучился на партийного публициста, борца с генетикой и кибернетикой, стал лидером гонений на вейсманизм-морганизм и прочие бесчеловечные исчадия американской реакционной науки и членом-корреспондентом Тимирязевской Академии наук.

Никита Борисович улегся под дубом, стал смотреть на небо и отгонять веточкой оводов. До него доносились визги и вопли купальщиц, и он тоже оценил длинные и стройные ножки местной нимфы.

Два старика, один толстый и лысый, другой потоньше, помельче, но тоже лысый, что лежали по ту сторону ствола, его не интересовали, и их разговор поначалу был для него пустым. Так что он постепенно задремал.

А Минц с Удаловым продолжали беседу.

– Почему? – спросил Удалов. – Природа распорядилась?

– С раннего детства, – согласился Минц.

– Иногда вижу – в коляске, а уже руководит, – улыбнулся Удалов.

– Если наблюдать, то увидишь, – сказал Минц.

– С какого же возраста?

Минц ответил не сразу.

Удалов взял бутыль с газированной водой «Гуслярский источник». Отпил из горла, дал другу.

Длинноногая нимфа верещала в кустах, видно, ее щекотали.

– Ты затронул важную тему, Корнелий, – произнес задумчиво Лев Христофорович. – Я тоже об этом думал.

– Вот именно, – согласился Удалов.

Пока он еще не понял, о чем говорит Минц, но привык не противиться другу, потому что со временем из рассуждений Минца вырастали великие изобретения и открытия, а Удалову было приятно чувствовать себя причастным к таким делам.

– С какого момента дитя становится полководцем, развратницей или многодетной мамашей? Когда это открывается?

– Когда?

– Когда оно начинает пользоваться речью и свободно передвигаться, – сказал Минц. – Я проводил наблюдения в яслях, детских садах и школах. Это потребовало не один месяц полевых исследований.

– Чего же мне не сказал? – упрекнул его Удалов. – Мы бы с тобой вместе полевые исследования проводили.

– Скучное для непосвященного дело, – возразил Минц. – Но со временем дало свои плоды. У меня есть несколько дискет с обобщениями.

– Публиковать будешь?

– Рано, – ответил Минц. – И, можно сказать, опасно для человечества. Если мое открытие попадет в руки нечистоплотного мошенника, а еще хуже, политика, могут произойти совершенно непоправимые катаклизмы. Дай еще «Гуслярского».

– Может, искупаемся? – спросил Удалов.

Он делал вид, что очередное открытие Минца его никоим образом не интересует. Потому что заинтересованность всегда охлаждала профессора, и он мог прекратить рассказ.

– А тебе что, неинтересно? – обиделся Минц. – Ведь это не хухры-мухры!

– Интересно, Левушка, – поспешил с ответом Удалов. – Но если не хочешь, не рассказывай.

– Почему же это я не буду рассказывать?

– А может, ты подписку дал.

– Где еще я подписку дал?! – совсем уж осерчал профессор. – Кого я боюсь?

– Прокуратуру, – невинно ответил Удалов.

И тут Минц взревел так, что лежавший за деревом Никита Борисович поджал ноги.

Минц глубоко вздохнул, помолчал, переживая гневный пароксизм, а потом заговорил:

– Я задумался о том, насколько непроизводительно работает природа. Наблюдаю я ребенка, вижу – вот вам генетически обусловленный военный, офицер, а может, и генерал. Потом гляжу на малыша, лепящего пирожки из песка, – он же готовый труженик! Я вижу будущее любого малыша по его обычному поведению в детском садике.

– Ты гений, Лев Христофорович, – искренне заметил Удалов.

– Да не о гениальности речь! – возразил Минц. – А о том, какие это беды или радости может принести человечеству.

За стволом дерева Блестящий внимательно слушал. Конечно, не исключено, что старики несут чушь, – на то они и старики. Но ведь дедушка Никиты Борисовича до позднего девяностолетнего возраста сохранял ясный ум и даже говорил: «Не доведет вас до светлых высот демократия. Насмотрелся я ее в годы Гражданской войны. Народу она не нужна!» С этими словами и помер, перед смертью позвав в дом жреца зороастрийской религии, так как все Прохановские в Харькове исконно придерживаются зороастризма.

– А какие беды? – донесся до Никиты Борисовича голос курносенького собеседника.

– Эх, не хотел я забивать тебе голову научной чепухой, – вздохнул второй старик, тоже лысый, но толстый и нахальный. – Но придется.

Глядя в небо, он продолжал:

– Природа действует расточительно и неумно. Заданность детеныша определена. Но природа растягивает взросление человеческого существа на полтора десятка, а то и более лет. Расточительно?

– Организму сложиться надо! – сказал Удалов.

– Ошибка. На деле получается наоборот. Внешние факторы не помогают природе, а нарушают ее начинания. Ну, посмотри. Мы имеем дело с талантливым скрипачом. А у родителей нет денег ему на скрипку, к тому же его папа всю жизнь играет на гармошке. И вместо нового Ойстраха мы получаем еще одного пьяненького гармониста.

– Ну, это исключение, – возразил Корнелий. – Настоящий талант превозможет.

– Ты уверен?

– Еще как!

– И какой же талант был у тебя, Корнелий, в три года от роду?

– Нормальный талант, – не нашелся, что ответить, Удалов. – И если что, я его сам загубил.

– Правильно. Природа не могла угадать, что ты станешь послом доброй воли, известным в Галактике борцом за мир и, главное, самым средним из всех жителей Млечного Пути. А вообще-то говоря, я тебя проанализировал…

– Так ты любого человека можешь проанализировать?

– Задним числом.

– И без ошибки?

– Без ошибки, но с разочарованием. Природа зря отпускает людей взрослеть самостоятельно.

– Так скажи обо мне, не томи!

– В машинисты паровоза готовила тебя природа.

– Не может быть! – воскликнул Удалов и вдруг закручинился.

Минц заметил это и спросил:

– Что с тобой?

– Ты не поверишь… Я у внука паровозик украл и всю ночь с ним в коридоре играл.

– Почему не поверить? Конечно поверю, – улыбнулся Лев Христофорович. – И я задумался, – продолжал Минц, глядя в небо, не слыша и не видя ничего вокруг. – Я задумался, нельзя ли помочь природе. Тогда люди будут счастливее. Они же будут заниматься тем делом, к которому их произвела природа.