Книга Только одна ночь, страница 44 – Кира Дэвис

– Кейси, ты что-то пытаешься мне сказать? – осторожно интересуется он. В каждом слове сквозит замешательство.

– Ты… ты не понимаешь, почему должен сердиться на меня? – Я смотрю на Дейва. Он ухмыляется. – Ты что-то натворила?

Я убираю аппарат от уха. Мне хочется смеяться от облегчения, истерики, боли. Дейв играет в игры. Я веду бой. Он выигрывает, я умираю.

Я трясущейся рукой снова подношу телефон к уху.

– Я только что поняла, как мало времени уделила вам на вечеринке, и даже не отвезла вас в аэропорт на следующий день. Я вас совсем забросила.

– Поэтому ты попросила Дейва позвонить нам, – говорит отец, в его голосе больше нет настороженности. Он расслаблен; он доволен моими извинениями за столь малые прегрешения. – Дейв рассказал, что творится у тебя на работе. Ты делаешь то, что должна, милая.

– Ладно, – говорю я сама не своя.

– Дейв отличный парень, – задумчиво произносит отец. – Он… достойный и происходит из хорошей семьи. Он мне правда нравится.

– Я знаю.

Дейв выруливает на новую полосу, и мы проезжаем мимо потока машин, медленно пробирающихся к выезду.

– Мы гордимся тобой, Кейси. Мы гордимся тем выбором, который ты сделала в жизни. И не думай о том, что ты слишком занята на работе. Мы с мамой все прекрасно понимаем. Это же не навсегда, правда?

– Правда.

– Отлично! Значит, скоро ты снова станешь той милой, сладкой, внимательной дочкой, которую мы знаем и любим. Только не забывай своего мужчину. Он тоже сокровище.

Доверие, сладость, любовь… эти слова кажутся мне тяжким бременем теперь, когда я живу в мире обмана, горечи и ненависти. Дейв открыто наслаждается тем, как я выпутываюсь из ловушки. Он смакует кислый вкус моего предательства, прокатывает уксус по языку, прежде чем проглотить его, и теперь этот запах чувствуется в его дыхании и просачивается сквозь поры. Он становится его родным запахом.

Я прощаюсь с отцом, приправляя беседу разными любезностями, чтобы он не заметил грустных ноток, которые непременно уловил бы, прислушайся он повнимательнее.

Я смотрю на Дейва. Он все еще улыбается, но улыбка не вяжется со всем остальным обликом. Плечи его напряжены, в глазах лед, руки вцепились в руль, как в ружье, которое кто-нибудь может вот-вот отобрать у него.

– Мне очень жаль, – говорю я. И впервые за сегодняшний день от чистого сердца. – Мне жаль, что я заставила тебя грустить и так сильно разозлила.

Улыбка словно приклеилась к его лицу, но плечи поднимаются еще выше.

– Если я не сказал им сегодня, это не значит, что я промолчу завтра. Отец никогда не простит тебя.

– Дейв, тебе не обязательно делать это.

– Что? – Из его груди вырывается короткий смешок. – Мне не обязательно выставлять тебя напоказ?

– Не позволяй моим просчетам изменить тебя.

С минуту он молчит; мы выезжаем с 405-го на 101-е шоссе, и движение опять встает.

– Когда ты раздевалась перед ним, когда позволяла касаться тебя в тех местах, где только мне дозволено трогать тебя… это были всего лишь просчеты?

– Может, я неправильно выразилась, но…

– Это как если атлет сбивает планку при прыжке в высоту… или защитник пытается передать мяч своему товарищу, промахивается и позволяет перехватить его… Такого рода просчеты?

– Мы не семантику обсуждаем, когда разбиваем друг другу сердца.

– А мы ничего и не обсуждаем; я просто задал вопрос. Я даю тебе возможность объясниться.

– Я уже сделала это.

– Неужели? – Он поворачивается ко мне. Движение встало… наверное, авария. Кто-то по неосторожности сломал чью-то собственность и жизнь.

– У меня была предсвадебная лихорадка… я испугалась…

– И поэтому прыгнула в чужую постель. Ты трахнула страховой полис? Засунула его себе между ног, чтобы почувствовать себя… защищенной?

– Дейв…

– Потому что я сам могу сделать это, если тебе так невтерпеж. – Он засовывает руку меж моих ног и грубо трет ткань над моей вагиной. Мужчина, скучающий в кроссовере на соседней полосе, заглядывает к нам в автомобиль в самый неподходящий момент. Он видит, куда Дейв положил руку, встречается со мной взглядом и удивленно приподнимает брови.

Я хватаю Дейва за руку и отталкиваю ее.

– Прекрати.

– Ага, значит, когда он лапает твою киску, ты чувствуешь себя в безопасности, а когда это делаю я, тебе противно.

– Да, когда ты делаешь это с ненавистью, мне противно.

– А ты хочешь, чтобы тебя ласкали с любовью?

– Да.

– Тогда сделай так, чтобы я почувствовал любовь.

Мне чудится, что сквозь пелену злобы в его голосе неожиданно пробивается искренность. Я поворачиваюсь, пытаясь разглядеть выражение его лица, но он упрямо смотрит на дорогу. В его словах есть что-то трагическое.

– Я не знаю, смогу ли заставить тебя почувствовать любовь.

– Он любит тебя?

Я не тороплюсь с ответом.

– Не знаю. Я даже не знаю, важно ли это.

– А ты?

– Ты спрашиваешь, люблю ли я его?

– Да… нет… я… – Его голос замирает, и он немного краснеет, смущенный своей собственной реакцией.

Машины на нашей полосе начинают двигаться. Свидетель дикой выходки Дейва остается позади, превратившись в смутный образ в зеркале бокового вида.

– Что ты хочешь узнать, Дейв?

– Я не верю, что любовь может просто взять и исчезнуть, – говорит он скорее себе, чем мне. – И все же то, что ты сделала… между нами было что-то… большое. Как ты могла так бесцеремонно обойтись с важными вещами?

У меня нет ответа.

– Ты думаешь, я желаю помучить тебя, – продолжает он. – Все может быть. Может, я хочу, чтобы ты испытала хоть десятую долю той боли, которую заставила пережить меня. Но я не верю, что наша любовь исчезла. Я не верю, что женщина, которую я любил, сгинула без следа.

– Я здесь, Дейв. Я никуда не делась.

– Нет, это не ты. Шлюха в овечьей шкуре… в ее шкуре! Это похоже на раздвоение личности или… или на нервный срыв.

– Ты считаешь, что я сошла с ума?

– Я считаю, что тебя надо спасать. – Он делает глубокий вдох. – И я собираюсь сделать это. Я буду твоим героем, хочешь ты этого или нет.

Итак, трагедия сменяется приступом безумия. Он все еще захватчик, который просит своего пленника воспевать ему похвалу, но, может, все похитители немного не в себе. Какая разница, на чем человек помешан, на религии, политике или любви? Фанатизм есть фанатизм: он приправлен сумасшествием, ошибочностью взглядов и, как ни странно, честностью. Фанатики искренне верят во всю эту чушь.