Онлайн книга «Страх»
Другой Альтман, Иоган – литературовед, театральный критик, старый член партии, редактор газеты «Советское искусство». Так что, возможно, и этот Альтман – интеллигент. Лучше бы интеллигент – с ним хотя бы можно объясниться. А хам? Сидит у себя в кабинете в сапогах, курит махорку, нарочно воняет, изображает пролетария. За последние годы Вадим научился обращаться с хамами, как они того заслуживают, казалось, он давно перестал их бояться. Нет! Голос старого Шарока поверг его в замешательство, он по-прежнему боится их, дрожит перед ними. Тем больший ужас испытывал Вадим перед тем таинственным, неведомым могущественным хамом, который сидит на Лубянке и ждет его. Этот могущественный хам оказался рыжеватым сутулым евреем в военной форме, с длинным носом и печальными глазами. Увидев Альтмана, Вадим с облегчением вздохнул. О своих знаменитых однофамильцах этот тощий рыжеватый военный наверняка не слышал, образование, видимо, в рамках шести – восьми классов, но на хама не похож. Впалые щеки, узкие плечи… Возможно, даже пиликал в детстве на скрипочке, во всяком случае, не сморкается двумя пальцами, пользуется носовым платком. И, надо думать, не выкручивает руки подследственным. – Садитесь! Вадим сел. Альтман вынул из стола бланк, положил перед собой, обмакнул перо в чернильницу. – Фамилия, имя, отчество? Год и место рождения? Работа и должность? Допрос? За что, почему? К тому же ему действовал на нервы монотонный голос Альтмана. На последний вопрос Вадим ответил так: – Член Союза писателей СССР. Я бы хотел знать… – Все узнаете, – перебил его Альтман, – должность? – В Союзе писателей нет должностей. Альтман воззрился на него. – Что же вы там делаете? – Я критик, литературный и театральный критик. Альтман опять уставился на него. – Получаю гонорар за свои статьи, – уточнил Вадим. Альтман все смотрел задумчиво. Потом записал «критик». Этот маленький успех ободрил Вадима, и он добавил: – Гонорары, конечно, незначительные, работа критика в этом смысле весьма неблагодарная. Но живем… Нас с отцом двое, отец мой – профессор Марасевич… – Вадим сделал паузу, ожидая реакцию Альтмана на столь значительную фамилию, но на лице Альтмана не дрогнул ни один мускул, и Вадим продолжал: – Он руководитель клиники, консультант кремлевской больницы. И опять ничего не отразилось на скучном лице Альтмана. Он перевернул страницу, аккуратно поправил сгиб, провел по нему ногтем, страница была чистая, линованная. И, разглядывая эту чистую страницу, спросил: – С кем вы вели контрреволюционные разговоры? – Голос его был ровным, таким же скучным, как и лицо. Этого Вадим никак не ожидал. Он ожидал разговора о Вике, приготовился, выстроил, по его мнению, логичную и убедительную версию. Но «с кем вы вели контрреволюционные разговоры»?! Ни с кем он их не вел, не мог вести, он советский человек, честный советский человек. Такой вопрос – ловушка. Пусть скажет, по какому делу вызвал его, он готов отвечать, но должен знать, в чем дело. Но если он начнет возражать, то разозлит этого тупицу, он единовластный хозяин здесь, в этих голых стенах, с окнами, закрашенными до половины белилами и забранными металлической решеткой. – Я не совсем понимаю ваш вопрос, – начал Вадим, – какие разговоры вы имеете в виду? Я… Альтман перебил его: – Вы отлично понимаете мой вопрос. Вы отлично знаете, какие знакомства я имею в виду. Советую вам быть честным и откровенным. Не забывайте, где вы находитесь. – Но я, право, не знаю, – пролепетал Вадим, – я ни с кем не мог вести контрреволюционных разговоров. Это недоразумение. Альтман посмотрел на листок допроса. – Вы член Союза писателей, да? Вокруг вас писатели? Что же, никто из них не ведет, по-вашему, контрреволюционных разговоров? – Он задавал вопрос за вопросом, а голос был монотонный, будто он читал ему нотацию. – Вы хотите меня в этом убедить? Вы хотите мне доказать, что все писатели абсолютно лояльны к Советской власти? Вы это хотите доказать? Вы берете на себя ответственность за всех писателей? А может быть, вы слишком много на себя берете? Вадим молчал. – Ну? – переспросил Альтман. – Будем играть в молчанку, а? Вадим пожал толстыми плечами. – Но никто не вел со мной контрреволюционных разговоров. – Не хотите нам помогать, – с тихой угрозой проговорил Альтман. – Почему не хочу, – возразил Вадим, – помогать органам НКВД – обязанность каждого человека. Но никаких разговоров не было. Не могу же я их придумать. Хотя вся обстановка – и этот кабинет, и этот автомат Альтман со своим монотонным голосом – пугала Вадима, внутренне он немного успокоился: он уязвим только со стороны Вики, но о Вике речи нет. А контрреволюционные разговоры – тут какая-то ошибка, какое-то недоразумение. Альтман молчал, в его глазах не было ни мысли, ни чувства. Потом он перевернул листок, посмотрел фамилию, имя и отчество Вадима. – Вадим Андреевич! Этот жест был оскорбителен. Альтман не скрывает, что даже не помнит его имени-отчества, не дал себе труда запомнить его: мол, это ему ни к чему. – Вадим Андреевич! Он в первый раз посмотрел Вадиму прямо в глаза, и Вадим похолодел от страха: столько ненависти было в этом взгляде, в неумолимом палаческом прищуре. – Но я… – Что «я», «я», – тихий голос Альтмана был готов взорваться, перейти на крик, – я вам повторяю: вы забываете, где находитесь. Мы вас вызвали сюда не для того, чтобы вы нас просвещали, понятно вам это или не понятно? – Конечно, конечно, – угодливо подтвердил Вадим. Альтман замолчал, потом прежним унылым голосом спросил: – С какими иностранными подданными вы встречаетесь? Наконец! Подбирается к Вике. Ясно! Вадим изобразил на лице недоумение. – Я лично с иностранными подданными не встречаюсь. Альтман опять посмотрел ему прямо в глаза, и Вадим снова похолодел от этого палаческого прищура. – В жизни не видели ни одного иностранца? – Почему же? Видел, конечно. – Где? – Иностранцы бывают в доме моего отца. Мой отец – профессор медицины, очень крупная величина, знаете, мировое имя… И конечно, его посещают иностранные ученые, официально, с ведома руковод. ящих инстанций… Я не медик, не участвовал в их беседах, кстати, на их беседах всегда присутствовали официальные лица… Но я помню некоторые имена. Несколько лет назад отца посетил профессор Берлинского университета Крамер, другой профессор – Россолини, так, кажется. Профессор Колумбийского университета, не помню его фамилию, его называли Сэм Вениаминович. |