Онлайн книга «Ее я»
|
Дарьяни, раздосадованный, опять сел на свое место, а дервиш пригляделся к мечети. В дверях стоял Фаттах, за ним Али, позади – еще несколько членов семьи, все они приветствовали гостей и принимали соболезнования. Возле мечети люди продолжали готовить траурный вечер: зажигали сорок светильников в транспаранте, светильники под сетками на земле, носили подносы со сладостями из дома в мечеть. Дервиш подошел к Фаттаху и крепко обнял его. Беззвучно плача, сказал: – Фаттах! Это для тебя настоящий экзамен, будь твердым. Иначе не бывает, о, Али-заступник! Затем подошел к Али. Тот стоял, прислонившись к стене, в сильно запачканной траурной рубашке. Словно не в силах был прямо стоять. Дервиш поправил на Али рубашку и сказал ему: – Горе как поле, Али, его можно перейти. Держись! О, Али-заступник! Потом дервиш сел рядом с Али, положил на пол свой посох и чашку для сбора подаяния. Двумя пальцами коснулся середины лба Али, а потом раздвинул пальцы, скользя ими по нахмуренным, сросшимся бровям Али. Али внимательно взглянул в глаза дервишу, а потом кивнул, дескать, понял. Дервиш Мустафа встал и оглядел зал мечети. На остальных родственников он не обратил внимания, но пошел к Эззати, который стоял напротив них и чуть далее вглубь мечети. Одет Эззати был в свою официальную форму полицейского, шапку держал под мышкой, а на рукаве чернела траурная повязка. Строго глядя на Эззати и широко шагая, так что его белые одежды развевались, дервиш молча подошел к нему и уставил на него рукоять своего посоха. Эззати оробел: – Что случилось, дервиш, что ты хочешь сказать? Но тот, не отвечая, потянул рукояткой посоха, будто крюком, за плечо Эззати и так повел его к выходу из мечети. И тот, хочешь не хочешь, подчинился. – Привратнику государства не место на намазе, – объявил дервиш. – Неверующие должны покинуть мечеть… О, Али-заступник! * * * Раздосадованный, страж порядка Эззати вышел из мечети и наискосок через переулок отправился к лавке Дарьяни. Подойдя к нему, властно произнес: – Один стакан лимонада! Дарьяни криво улыбнулся и спросил: – Тоже из разряда в кредит? Вы ведь мне денег не платили, не так ли, ваше степенство? – Зубоскалить у меня нет времени. – Слушаюсь, однако при бесплатном угощении зачем же так раздражаться? Вы повязку надели, господин полицейский, так теперь стали главнее Фаттаха? – А какое отношение к нам имеет траур Фаттаха? – Только угощение Фаттаха имеет к вам отношение, так выходит? – Я уже сказал, что у меня зубоскалить нет времени… Дарьяни подал ему стакан лимонада, и тот выпил полстакана одним глотком. С силой выдохнул воздух. Освежило его питье. – Меня пристав послал на поминки. А вообще-то действительно к нам отношения не имеет… – Так поэтому ты раздосадован, господин полицейский… Все дело продлится не дольше одного-двух часов, а потом – ужин… Эззати бросил на Дарьяни мудро-простоватый взгляд и сказал: – Дело не в этом, меня другое беспокоит… Пристав уже несколько раз хотел привлечь этого дервиша Мустафу, но всякий раз что-то мешает. То ли клюки его боятся, то ли острого языка. Но если все-таки пристав прикажет, я его упрячу в мгновение ока. Сумасшедший ведь, явно же… Дарьяни, рассмеявшись, принял из рук Эззати пустой стакан. – Вот в чем дело, начальник. Так значит, он и тебя… – тут Дарьяни поправился: – он тебя ожег своим языком? Сегодня он не в настроении. И меня вот пытался критиковать, но я его так осадил, что ой-ой-ой… Ты не бери в голову, такой уж он есть. Не трогай его – спокойнее будет. Он и с людьми повыше нас знается и того и гляди проклянет или порчу наведет колдовством своим, спаси Аллах от такого сглаза… * * * Дедушка, все так же стоя у входа в мечеть, обратил внимание на то, что на другой стороне переулка возле транспаранта Хусейна стоят Мирза и работники-исфаганцы и почему-то не заходят в мечеть. И он отправил Али позвать их. Вот Мирза и работники штольни подошли к нему. Искандер зарнее предупредил Фаттаха, что сегодня до полудня они будут работать: необходимо было закончить выработку в штольне. И вот теперь они выстроились перед Фаттахом, и Мирза стоял, опустив голову. Обычно быстрый в движениях и говорливый, он как-то странно молчал. И исфаганцы в грязной, перепачканной одежде стояли в тягостном безмолвии. Впрочем, все рабочие сдержанно плакали: слезы текли по щекам. Фаттах первым нарушил молчание: – Что случилось, друзья мои? Вы хотите больше горевать по моему сыну, чем я сам горюю? Так сказать, чашка горячее похлебки? Одежду бы хоть отряхнули! Мирза! Ты что, онемел, что ли? Мирза подошел к Фаттаху и обнял его. Тот с удивлением подумал: «Он ведь уже не раз обнимал меня и соболезновал… В чем тут дело?» А рабочие-исфаганцы зарыдали громче. Фаттах даже прикрикнул на них: – Хватит, в конце концов! Говорю вам, что и горю есть предел. Объясни, Мирза: что случилось? Наконец Мирза заговорил: – Господин! Аллах, видно, и вправду разгневался. Одна беда за другой: сегодня за вас Абдель жизнь отдал… – Кто?! Абдель-Фазул? – Да, господин! – Мирзе мешали говорить рыдания. – Ближе к полудню это случилось. Сидел на своей табуретке в шахте и все время повторял ребятам: вы слышите, как господин плачет? Он имел в виду господина Вселенной Хусейна. Рабочие отвечали: нет, не слышим. Потом опять Абдель плачет и все повторяет, что он рыдает вместе с господином Вселенной. Ничего, мол, больше не могу слышать, кроме этого плача. Ребята говорят, совсем он был вне себя какой-то. Сидит и плачет, и ничего не слышит. И вот рабочие заметили: потолок штольни зашевелился. Посыпалось с него, они сломя голову выскочили, а Абдель остался внизу, и его завалило… Фаттах посмотрел на запад, на затянутое тучами темное небо. Таким образом он надеялся, что слезы не польются на землю из глаз. И вновь прозвучали в его ушах недавние слова дервиша Мустафы: «Фаттах! Это для тебя настоящий экзамен, будь твердым. Иначе не бывает, о, Али-заступник!» И негромко Фаттах произнес: – О, Али! Аллах над всякой вещью мощен… А рабочие-исфаганцы рыдали так, словно потеряли отца: – Хозяин! Из-за нас он погиб… Фаттах опустил голову. Решил, что в этой ситуации он должен быть максимально твердым. И приказал Мирзе: – Ступай к проповеднику и скажи ему, что наш траур сегодня – по Хусейну. Наше частное горе – ничто по сравнению с мучениями господина нашего, Хусейна. Это испытание… Пусть он в молитвах начинает с имени Хусейна, он – больше нас. Это траур по Хусейну, а потом уже по моему сыну. Аллах знает, что для меня тут нет разницы… * * * На Фаттаха обрушилось тяжелейшее для любого человека горе, однако он держался. Вся его энергия была направлена на то, чтобы быть приветливым со всеми. Приветливость и вежливость – долг принимающего гостей хозяина, в противном случае этот хозяин плохо делает свое дело. И если кто-нибудь из приглашенных не пришел, то Фаттах винил в этом только себя: «Непременно где-то я возроптал на Бога из-за смерти сына. Непременно где-то я проявил невыдержанность. Наверняка счел свои трудности более значимыми, чем трудности других. Но истину не скроешь. Гибелью Абделя Аллах дал понять, что мои трудности – это пушинка, ведь я не погиб мучительной смертью. Есть люди, принявшие куда большие муки, чем я…» |