Онлайн книга «Екатерина Воронина»
– Ладно, – огрызнулся он, – разберутся без нас с тобой. – Тут жизнь, судьба – тебе раз плюнуть. Наговорил, наболтал… И кто тебе дал право вмешиваться? И Сергей хорош – слушает. – Как же ему не слушать, если говорят? Соня остановилась перед Николаем. – Если бы ко мне пришла какая-нибудь баба на тебя наговаривать, я бы ей рта не позволила открыть! – Завела, завела! – проворчал Николай, понимая, что Соня сейчас в том состоянии, когда ее не заставишь молчать. Она с грустью проговорила: – Мне, Коля, очень неприятно, что ты это сделал. Очень. Не глядя на жену, Николай пробормотал: – Сам не знаю, как получилось… Выпили. Я с ним о Кларе начал, о суде, ну, а тут слово за слово. Соня увидела на лице Николая знакомое ей страдальческое выражение. Ей сразу стало жаль его. – Коленька, поговори с Сережей, объясни ему. Нельзя же так. На Дусе лица нет, Сергей тоже переживает. Ну, поговори! – Что же я ему теперь скажу? – спросил Николай. – Объясни, что ты совсем не это хотел сказать. Объясни, как Дуся работает, старается.. – Вот еще! – угрюмо пробормотал Николай. * * * «Керчь» возила теперь зерно и на участке не появлялась. Катя отправилась на мельницу. В луче прожектора, прорезавшем мучную пыль, летала масса бабочек, казавшихся светлыми юркими рыбками, ныряющими в глубине моря. И на черном кителе Сутырина тоже лежала серая мучная пыль. И сам он выглядел серым, помятым, будто только что встал с постели или провел бессонную ночь. – Давно не видались, – заговорил он, улыбаясь и снимая фуражку. – Как живете, Екатерина Ивановна? – Ничего, спасибо. Как вы? – Тоже ничего. Они вышли на вновь строящуюся набережную Оки. Солнце еще грело, но с реки уже дул прохладный ветер. Багровые, оранжевые листья осин перевешивались через заборы, мешаясь с желтыми листьями берез и лип. Нити паутины плыли в воздухе, сверкая и переливаясь на солнце, повисая на металлических опорах кранов. Два художника, оба старенькие, в соломенных шляпах и теплых пальто, сидели на берегу на маленьких раскладных стульях и рисовали. – Что новенького, Сергей Игнатьевич? – спросила Катя. – Рассказывайте. – О чем рассказывать? – печально проговорил Сутырин. – Дела все старые. – Я слыхала, у вашей бывшей жены неприятности. – Катя поглядела на грустное лицо Сутырина. Про таких, бывало, бабушка говорила: «Его только ленивый не обидит». – Да. Растрата. – У вас оформлен развод? – Нет еще. – Она не согласна? – Так как-то. Не говорили толком. – Не хотелось возиться? – И это было. – Процедура неприятная, – согласилась Катя, – но если уж ее все равно не миновать, то чем скорее, тем лучше. – Слабость наша, – усмехнулся Сутырин, глядя в сторону. Катя старалась не упустить нить, которая должна привести их к разговору о Дусе. – Такая слабость потом оборачивается против нас самих. – Всего не предугадаешь, так вот получается. – Сутырин остановился, виновато улыбнулся. – Дальше не пойду. Надо на судно возвращаться. Но Катя не была намерена оставить разговор незаконченным: – Вы никому ничего не хотите передать, Сергей Игнатьевич? Он пробормотал: – Кому это? – Ермаковым, Ошурковой… – Да нет, чего передавать… Катя взяла его за руку. – Сергей Игнатьевич! Вы мне позволите говорить об этом? – Чего же, говорите. – Я не имею права вмешиваться в ваши дела. Да я и не знаю толком, что произошло. Но я хочу вам сказать: Дуся Ошуркова достойный человек и достойная женщина, поверьте мне, я тоже женщина и понимаю эти вещи. А то, что было когда-то, – стоит ли об этом думать! Жизнь надо подчинять будущему, а не прошлому. А прошлое уже позади, и хорошее и плохое – все прошло. – Не всякое забывается, – мрачно сказал Сутырин. – Неправда, Сергей Игнатьевич, неправда! Катя положила руки на плечи Сутырина, повернула его к себе. Сутырин смущенно улыбнулся. – Надо помнить все хорошее, а не все плохое, – заговорила Катя. – Ошибки у всякого были и есть. Разве ваша женитьба на Кларе не ошибка? И у Дуси были ошибки. Так что же, кончена жизнь? А вы думаете, у меня их не было? Если бы у меня не было в жизни ошибок, так, может быть, до тридцати лет в девках бы не сидела. – Спасибо вам за доброе слово, Екатерина Ивановна, только тяжело все это. Глаза бы не глядели. – Тяжело. А то, что дается легко, ничего и не стоит. Он молчал. – А помните, Сергей Игнатьевич, когда-то еще на «Амуре» мы говорили о Жене Кулагине? Сутырин улыбнулся своей доброй улыбкой. – Так ведь много чего говорили. Разве все упомнишь? – А я вот помню. Вы говорили, что людей надо понимать, жалеть, в общем, что-то в этом роде. – Может быть, и говорил. – Вы тогда показались мне добрым человеком. Почему же сейчас, когда есть женщина, которая заслуживает и вашей доброты, и вашего внимания, вы отказываете ей и в том и в другом? Сутырин ничего не ответил. Катя продолжала: – А я вам скажу почему. Тогда это не задевало вас лично, а сейчас задевает. – Вот видите, – мрачно проговорил Сутырин, – вы Женьку не прощали, а хотите, чтобы я Дусю простил. – Дусю нечего прощать, – жестко ответила Катя, – Дуся перед вами ни в чем не провинилась. Вы подумайте о том, простит ли она вам зло, которое вы ей теперь причиняете. Вы можете ее любить или не любить – дело ваше. Но оскорблять ее вы не имеете права. А вы это сделали. Ударили человека по больному месту. Он смущенно пробормотал: – Может, что в сердцах и сказал, только зла не хочу. А что касается остального, так через это я перейти не могу, и жизни у нас не будет. – Это вопрос другой, – сказала Катя, – вы можете разойтись с ней. Но лишать ее своего уважения вы не должны. Она сейчас на хорошем, правильном пути, и не надо ей мешать, Поддержать ее надо. Он сказал, улыбаясь: – Наговорили вы обо мне, Екатерина Ивановна, всякого. А все же хорошо с вами, на сердце легче. Только идти мне надо, сейчас отправляться будем. – Ну-ну, – Катя протянула ему руку, – не обижайтесь. – Зачем же… – И советую: как в порт снова придете, зайдите к Дусе и поговорите с ней, просто поговорите. |