Книга 10 вещей, которые я теперь знаю о любви, страница 52 – Сара Батлер

К тому времени я уже хорошо успел изучить Жюлианну и потому знал, как все будет дальше. Сначала — злые, ярко-красные слова, будто рокот вулкана, а потом — синяя колючая тишина. Я испортил выходные. Мы собирались остаться на берегу до заката, но она скрестила руки на груди и заявила, что немедленно возвращается домой.

Обратно к отелю мы шли в полном молчании. В номере она сняла с себя мокрую одежду и швырнула ею в меня. Я обхватил ее за талию, зарылся носом в волосы и сказал, что люблю ее. Она вцепилась в меня, замолотила кулачками по груди, но ее пальцы уже нащупывали пуговицы на моей рубашке.

После она перекатилась на бок и соскользнула с края кровати, а я остался лежать, раскинувшись на волнах простыней, и слушать, как в тесной душевой кабинке вода стекает по ее коже.

Твоя мама все-таки настояла, чтобы мы выехали раньше, и всю дорогу до дома в салоне машины витал синеватый холодок молчания.

Думаю, мы зачали тебя именно в то утро. В ярости, с мыслью о смерти, все еще витающей в воздухе. Так не должно было случиться, мне очень жаль.

Перекатываю виски от одной щеки к другой, словно полощу рот. Надавливаю пальцем на влажную почву и чувствую, как под ноготь забивается грязь.

Бутылка опустела; закрываю ее и швыряю на землю. Не разбилась. Мне нужно что-нибудь разбить.

Ломать — не строить. Я начинаю медленно, почти неохотно. Тяну цвета вниз, наклоняя ветки и натягивая веревки. Напрягаю тело, разрывая нитки, — листва распрямляется, стряхивая остатки воды, и в моих руках остаются куски пластика, бумаги, металла — просто мусор. Серый. Розовый. Голубой. Зеленый. Серебристый. Бордовый. Оранжевый. Золотой. Глупо было думать… да я и не думал. На самом деле. Бросаю все вперемешку на землю: бессмысленный коллаж хрустит под ногами.

Можно снова пойти к дому. Скорее всего, ты сейчас там. Но зачем? Какой тебе в этом будет прок?

Все закончилось слишком быстро. Я брожу по полянке, раздвигая цвета носком ботинка, ищу еще что-нибудь. Но ничего больше нет. Обрывки веревок с обтрепанными концами свисают, будто рваные петли. Этого мало.

Когда я понимаю, что собираюсь сделать, то падаю на колени. Резкий животный стон срывается с губ.

Портрет твоей мамы был со мной всегда, с того самого дня в кафе, когда она провела пальцем по моей щеке, словно сделав тонкий надрез, который заболит не сразу. Я обращался с рисунком очень аккуратно: бумага цела, и чернила все еще обрамляют контур ее лица. Сую руку в карман.

Не надо.

Сердце колотится в груди. Мне больше нечего терять. Все потеряло смысл.

Вынимаю рисунок из кармана, достаю его из целлофанового пакета.

Не надо.

Она смотрит на меня. Улыбается, будто знает что-то, чего я не знаю. Мне больше нечего терять. Все потеряло смысл.

Бумага старая, мягкая. Она почти не сопротивляется, когда я берусь пальцами за верхний край и разрываю ее пополам, прямо по центру рисунка. Если бы она не поддалась сразу, я, наверно, смог бы остановиться. Но как только в моих руках оказываются два листка вместо одного, в голове что-то щелкает, и я принимаюсь рвать их снова и снова. И вот уже рисунок не разобрать; вокруг меня на земле — россыпь крошечных клочков бумаги, будто конфетти.

Я рыдаю: жалкие всхлипы, детское хныканье, которое никому не стоит слышать.

Для моего сердца это чересчур. И дело не только в рисунке, не только в цветах, а вообще — во всем. Лезу в карман за спреем, но его там уже нет.

Десять вещей, которые я предпочла бы забыть

1. Цвет кожи моего отца перед смертью.

2. В детстве Си прятала ужин под свитером и относила в свою комнату, а потом посреди ночи тайком спускалась по лестнице и выкидывала еду. Однажды я застукала ее и выдала папе. Не думаю, что это помогло.

3. Между нами с Кэлом все кончено.

4. Был период, когда я воровала по мелочи в магазинах — косметику, шоколадные батончики, колготки.

5. Я взяла деньги, которые предложил мне отец. Просто так, по привычке.

6. Я изменяла Кэлу. Всего один раз, и то не совсем. Поцеловала мужчину в ночном клубе. Просто водка и стресс. Никаких оправданий.

7. Я сирота.

8. Раньше мне хотелось, чтобы Си умерла в той аварии вместо мамы. Возможно, я до сих пор этого хочу.

9. Все те случаи, когда я была груба с отцом.

10. То, что я никогда не смогу снова поговорить с ним.

Тилли в комнате для гостей; она беременна. Я на чердаке, лежу на диване под толстым синтетическим одеялом с широкими белыми рюшами. На его поверхности вышиты синие цветы, и подушка выполнена в том же стиле: чувствую, как выпуклые голубые лепестки прижимаются к щеке. На окне нет занавесок, и я не сплю с самого рассвета — думаю про Кэла.

Откидываю одеяло в сторону, натягиваю футболку и джинсы, а потом прислоняюсь спиной к подушкам, скрестив ноги. Моя черная спортивная сумка, спасенная с чердака отца, лежит у меня на коленях. Из бокового кармана я достаю подарки и выкладываю их в ряд, один за другим.

Он сумасшедший, это единственное объяснение. Только вот это не совсем так. Старый, нуждающийся в мытье, вероятно, бездомный — да, но не безумнее меня. Поднимаю маленький розовый цветок — он сморщился, стал хрупким шариком.

Дверь распахивается без стука. Я стараюсь прикрыть руками подарки, словно защищая их, и собираюсь уже дать отповедь Си. Но это Макс. Не успеваю открыть рот — а он уже в комнате, сидит на диване.

— Тетя Алиса, можно я побуду тут, с тобой, и не пойду в церковь?

Его светлые волосы еще растрепаны после сна, а закись хрустальными слезинками скопилась в уголках глаз. Голубая пижама усеяна самолетиками; три верхние пуговички расстегнуты и открывают взору гладкую бледную кожу на груди. Я вдруг ощущаю прилив любви. «Конечно, Тилли хочет ребенка, — думаю я. — Еще бы ей не хотеть». Макс ерзает под одеялом, подползает ко мне на четвереньках. Подарки рассыпаются, и я сгребаю их, чтобы они не упали с дивана.

— Что это такое? — спрашивает племянник.

Я опускаю взгляд. Мусор. Все это просто куски мусора.

— Думаю, тебе все-таки придется пойти в церковь, — говорю я. — А то мы с твоей мамой поссоримся.

Макс корчит рожу: задирает верхнюю губу, морщит нос, вращает глазами. А потом берет в руку кусок оранжевого картона. Я пытаюсь остановить его:

— Не трогай, Макс. Это просто…

— Смотри, это звезды! Как круто! — Он поднимает картонку к потолку. — Мы проходили космос в школе. Вот это — Орион, охотник. А вон то — Большой Ковш. Вообще-то он как-то по-другому называется.

— Это часть Большой Медведицы. Погоди, ты серьезно? — Я забираю у него картон и рассматриваю узор из дырочек, проделанных шариковой ручкой и испачканных чернилами.