Книга Не все мы умрем, страница 36 – Валерий Гордеев, Елена Гордеева

— Это которого убили? Я ему свой топор продавал. Хороший топор, николаевский. Купи, прошу. Да зачем он мне? Ну, убьешь кого-нибудь, говорю. Он и купил. А убил он кого или нет этим топором, я не знаю. Хотя лично мне он ничего плохого не сделал. Только хорошее. Врача для жены приводил.

Топор Завадский пропустил мимо ушей, а вот на «жене» остановился. Заглянул в записную книжку. Да, действительно, в квартире еще прописана Марья Дмитриевна Волкова, жена Цецулина.

— А где жена? — заинтересовался капитан.

— Умерла. — Глаза Цецулина мгновенно наполнились слезами.

— Давно?

— После врача. — Из глаз закапало.

Смолянинов и Завадский дружно пошли к Самсонову.

А Цецулин уже с высохшими глазами кричал им вслед:

— Передайте этому гаду, я в санинспекцию буду жаловаться. Пускай бутылки с помоек на кухне не моет!

Самсонов сидел за столом и ел апельсины.

— И что этот верблюд вам наплел? — спросил он, вытирая о тряпочку руки.

— Что Мокрухтин хорошо к нему относился. Марье Дмитриевне даже врача присылал.

Самсонов горько усмехнулся:

— После которого она умерла?

— Сергей Васильевич! — развел руками Смолянинов. — Но это же похоже на…

— Бред? — закончил за следователя Самсонов. — Хорошая женщина была. Камбале этой не пара. Она меня любила.

— Отчего она умерла?

— Холецистит. Вы знаете, что это такое?

— Воспаление желчного пузыря, — кивнул Смолянинов.

— Правильно. И еще пониженный гемоглобин, — продолжал старик. — Так вот этот врач от Мокрухтина посоветовал ей поднимать гемоглобин яичницей с салом. Как вам это нравится?

— Откуда вы знаете?

— Захожу на следующий день на кухню, а она себе глазунью жарит. На сале! Марья Дмитриевна, что вы делаете? Вам нельзя! У вас печень! А она: врач мне, Сереженька, посоветовал! Так вот после этой яичницы она и умерла. Что ж вы теперь не смеетесь, молодой человек? Это тоже, по-вашему, бред?

Следователи поднялись и пошли к Цецулину.

Михаил Иванович в это время на кухне мелко крошил лук, наклонив голову и развернув ее так, что здоровый глаз смотрел на лук, а стеклянный — на следователей.

— Приятного аппетита, Михаил Иванович, — пожелал старику Завадский, доставая записную книжку. — Назовите мне фамилию врача, который осматривал Марью Дмитриевну.

— Сейчас, — забегал одним глазом по кухне Михаил Иванович. Завадский с ручкой стоял наготове. — Как же его фамилия? Его еще по телевизору показывают…

Капитан и Смолянинов насторожились.

— А, вспомнил! — воскликнул Цецулин. — Доктор Мом!

— Понятно, — опустил руки Завадский.

— Молодой? — не сдавался Смолянинов.

— Молодой. Лет пятьдесят. Седой. Волосы прилизанные. Хороший костюм, галстучек. Когда стал осматривать Машу, мы с Мокрухтиным вышли, а он белый халат надел. Давление мерил. Сердце слушал. А потом вот здесь надавил, — показал он как-то неопределенно, — она закричала. Я прибежал — что такое?

— Где именно? — уточнил Смолянинов. — Покажите на себе.

— Вот здесь. — Цецулин приложил ладонь к правому подреберью.

Все точно. Доктор Мом знал, что у нее холецистит.

— А какие лекарства он ей назначал, не помните?

— Он посоветовал делать яичницу с салом, какао со сливками пить и свиную печень жарить. Даже можно немножко водочки, — показал он пальцами размер дозы. — Для давления.

Следователи опять пошли к Самсонову. Тот уже что-то паял в разобранном радиоприемнике, в комнате пахло канифолью.

— Как врача звали?

— Не знаю. — Сергей Васильевич отложил паяльник на подставку. — Новый антибиотик от простуды мне дал. А зачем антибиотиками травиться? На окно положил — и забыл. А как Маша умерла, понял: опять Мокрухтин под меня копал.

Смолянинов взглянул на заросшее зеленью окно.

— У вас здесь целая дача, — сказал он.

— Вы лекарство ищете? — поднялся на больных ногах хозяин. — Где-то там в уголочке.

— Стоп! — остановил его Завадский.

Старик испуганно сел на стул.

Упаковка антимицина лежала на полке с кресс-салатом.

— Оформлю-ка я изъятие, — шептал себе под нос Михаил Анатольевич, пряча лекарство. — Черт его знает, что там за дрянь. — Поднял голову: — Что можете вспомнить еще, Сергей Васильевич?

Сергей Васильевич задумался. Брови поползли вверх, отчего пошла складками не только кожа на лбу, но и вся лысая голова старика вплоть до темечка. Завадский, который стоял за спиной Самсонова, удивился этому обстоятельству настолько, что машинально пощупал и свою голову: нет, у него все в порядке.

Самсонов вдруг застучал костяшками пальцев по столешнице, комментируя при этом:

— Точка-точка-точка-тире. Пауза. Точка-тире. Пауза. Тире-точка-точка-точка. Пауза. Точка-тире. Что получилось, товарищи милиционеры?

— Не знаем, — пожал плечами Смолянинов.

— Мне стучали: жаба.

— Кто стучал?

— Мокрухтин стучал. Вот в эту стену. Азбукой Морзе.

То, что Мокрухтин, просидев столько лет в колониях, в камерах перестукивался и мог знать азбуку Морзе, Михаил Анатольевич допускал. Но при чем здесь «жаба»? Зачем стучать это нелепое слово больному старику?

— Покажите, в какое место стучали.

Сергей Васильевич с трудом поднялся и, выбрасывая ноги в ортопедических ботинках, доковылял до стены и постучал.

Вдруг стена откликнулась.

— Вот! Слышите! — замер Самсонов. — Вот так и стучали.

Капитан выскочил. Смолянинов уговаривал старика.

— Сергей Васильевич! Успокойтесь. Никто через стену проникнуть не может. Чтобы попасть к вам, ее надо разрушить.

— Молодой человек, вы в этом уверены? А радиоволны, чтобы проникнуть сюда, тоже должны разрушить стену?

— Но Мокрухтин — это же не радиоволны!

— Кто знает? — философски заметил старик. — Вы «Жизнь после смерти» американского врача Моуди читали? Может, человек после смерти превращается в какие-нибудь стоячие радиоволны, а радиоприемники их ловят. Потому что на третий день и на девятый душа человека еще здесь, в этом мире, и лишь на сороковой улетает в космос. Вот и Мокрухтин на следующую ночь стучал. Значит, он все еще здесь.

— Как? На следующую ночь после того, как его убили, стучали? Я вас правильно понял?

— Вы меня поняли правильно, — склонил голову старик. — Только я не знаю, как это объяснить. И вы не знаете.