Книга Не все мы умрем, страница 90 – Валерий Гордеев, Елена Гордеева

Мужчины от такого неожиданного выверта мысли растерялись, и Евгения смотрела на них, как на бедных Йориков.

— Нет, Мокрухтин, конечно, не Шекспир, — поспешила уточнить она. — Это обыкновенный маленький смертный негодяй. И поскольку он маленький, то и воля у него маленькая, но достаточная, чтобы мы уловили ее. Улавливаете?

И Герман тут же догадался:

— Завещание.

— Совершенно верно: завещаю похоронить меня на Калитниковском кладбище рядом с могилой горячо любимой матушки. Вот об этом и рассказал господин Авдеев господину Соколову; и еще нечто, что подвигло их на быстрые похороны Мокрухтина. Что это может быть? Только одно: что архив может быть найден в результате похорон. На этом и заканчивается воля покойного.

Антон перестал жевать; щеки у него были раздуты, а белесые ресницы моргали. Он что-то хотел спросить, но мешал полный рот.

— Антон Алексеевич, не надо ничего узнавать про Авдеева. Я все уже знаю.

— Теперь второе, — продолжала Евгения, довольная тем, как мужчины внимают ей. Да и какой бы женщине это не понравилось? — Михаил Анатольевич говорил, что тело Мокрухтина хотели забрать и раньше так называемые друзья, но он не давал разрешения в интересах следствия. Какие там были интересы, я понятия не имею, но Генеральная прокуратура вдруг тело выдает. Причем выдает уже после того, как Соколов побывал у Авдеева. Вот интересный факт, — очнулась она и посмотрела на мужчин, — не правда ли? Как вы считаете?

— Мы ничего не считаем, мы слушаем, — сказали столпившиеся у барьера. — Продолжайте, Евгения Юрьевна.

Евгения тряхнула волосами, взяла непонятливых за ручку и обвела вокруг барьера.

— Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод, что у господина Соколова есть рычаги влияния на Генеральную прокуратуру и, следовательно, нам надо быть особенно осторожными.

Евгения опять замолчала, задумалась. Тряхнула аккуратным каре:

— Дело Мокрухтина мне не нужно. А вот дело Огаркова доставьте, хоть ночью! И мы завтра найдем архив!

— Может, архив в могиле матери? — предположил Антон.

Евгения отмахнулась:

— Не делайте из Соколова дурака. Он уже на кладбище все обшарил. И ничего не нашел. Как, впрочем, и я. Если все так просто, он бы не стал хлопотать о выдаче тела Мокрухтина. Значит, решение нетривиальное. Впрочем, как и с дверью.

Михаил Анатольевич закончил писать показания Зинаиды Ивановны, когда уже стемнело, спрятал дело в сейф и опять поехал к ней за утешением.

Герман в машине аж заждался, когда тот уйдет, поэтому доставил дело Огаркова только к ночи.

Евгения листала дело на кухонном столе.

Первый допрос Зинаиды Ивановны.

Второй допрос.

Третий…

Она смотрела на числа: допросы шли непрерывно, каждый божий день. Напоминало ей это сны Веры Павловны.

Первый сон.

Второй сон.

Третий…

Одно и то же, одно и то же… Жизнь есть сон. И почему у Чернышевского возник этот вопрос — что делать? Интеллигентный Михаил Анатольевич сразу на него ответил.

В показаниях Зинаиды Ивановны ничего интересного для них не было, но Евгения Юрьевна внимательно изучала эти страницы. Герман сидел рядом и одним глазком посматривал на нее. Ему была очень интересна ее реакция. Если она вычислила, о чем Авдеев говорил Соколову, то как допрашивал Михаил Анатольевич Зинаиду Ивановну — и подавно вычислила.

На губах у женщины появилась едва уловимая ироническая улыбка: она все понимала, все прощала и была абсолютно спокойна.

«С чем же связано это спокойствие? — спрашивал себя Герман. — С тем, что она как бы умерла для него, а он — для нее, или с их взаимным отчуждением? — Герман решил, что второе. — Отчуждение возникло еще при жизни, когда она убила Мокрухтина и скрыла это от мужа. Нет, еще раньше. Если бы не было отчуждения, она бы мужу Призналась».

Как только он до этого додумался, то понял, что его интерес к Евгении Юрьевне не только профессиональный, а еще и чисто человеческий. За этим открытием последовало и другое: не только чисто человеческий, но и мужской.

«Вот так, Герман Генрихович! — Он опять покосился на Евгению, сосредоточенно изучавшую дело. — Эта женщина тебе нравится».

— Знаете, что я думаю, — оторвалась она от страниц. — Этот старик Самсонов не так безумен, каким хочет показаться Михаилу Анатольевичу. Вот смотрите: сам себе задает вопрос — что такое музыка? Сам себе отвечает: последовательность частот. Все правильно. И тут же атомная подводная лодка в Нагатинском затоне. На полном серьезе… Вам это ничего не напоминает?

Герман усмехнулся:

— Возможно, старик притворяется.

— Правильно! Тогда я спрошу: безумен ли Гамлет?

— Я думаю, нет. Его безумие — способ защиты.

— Вот и Самсонов избрал себе такой же классический способ защиты, — вывела Евгения. — Это и есть ключик к архиву.

— А как найти дверь? — спросил Герман.

— Очень просто, — улыбнулась Евгения. — Кого боится Самсонов?

— Мокрухтина.

— Из-за чего?

— Из-за участия в оборудовании подводной лодки.

— Вот мы с вами решили, как выглядит дверь. Подводной лодки нет, есть некоторое устройство, которое сделал радиоинженер Самсонов. Устройство реагирует на последовательность частот, то есть на определенную мелодию, поскольку они говорили о музыке.

«Музыке, музыке, музыке», — вспоминал Герман. Вспомнилась ночь в квартире Мокрухтина, когда он ищет архив, запах духов и маленький карманный плеер «Sanyo». В нем кассета. Германа тогда поразило, что среди кассет с приблатненными песнями была одна классическая мелодия. И она лежала именно в этом плеере. Как будто Мокрухтин ее недавно слушал или собирался слушать. И Герман вдруг запел:

Ах, где же вы, дни весны,

Сладкие сны,

Юные грезы любви?

Евгения узнала «Элегию» Массне, успев про себя отметить, что у Ежика весьма приятный баритон и слух есть.

— Я все понял, — сказал Герман. — По показаниям охранников Мокрухтин, посещая могилу матери, оставлял их у ворот, садился в ограде на скамеечку и плакал, слушая музыку. И похоронить себя завещал рядом с матерью и играть при погребении «Элегию» Массне, которую любила покойная.

— Абсолютно с вами согласна, — подхватила Евгения. — Но про элегию Соколов не знает, потому что в уголовном деле мелодия не названа, и архив в двери он не нашел, а там как раз и была копия завещания. Подлинник, естественно, находится у людей Мокрухтина, и они, исполнив последнюю волю покойного, должны получить архив. У нас есть время только до похорон. Завтра с утра — на кладбище.

Герман хотел сначала Евгению не брать, но потом передумал, решил, что это неразумно. Мало ли какие сюрпризы там ожидают, а времени у них — только сутки. Еще одна голова не повредит. Поэтому он протянул ей парик: