Онлайн книга «Шел старый еврей по Новому Арбату»
Как же он переполнен, мир вымыслов! Сколько в него набилось, натолкалось – не протиснуться! Заявляю откровенно, во всеуслышание, дабы не было кривотолков с пересудами: измышления – наша привилегия. Это не ляп с промашкой, не оговорка с обмолвкой – сознательный вздор, небыль, вычуры с выкрутасами, несообразная затейливость причуд в утехах вранья. Даже правдивые сновидения меня не посещают. Врун – он и во сне врун. Врушки меня поймут… Вечерами выхожу на прогулку, чтобы продышаться. Трещины по асфальту. Причудливые. По всем направлениям. Шагаю, чтобы не наступать на них, такая у меня игра. Немного жульничаю, укорачивая или удлиняя шаг, потому что я лгун. Лгун и обманщик – что с такого возьмешь? Вру себе. Вру другим. Обманываю и обманываюсь. Журите меня. Браните. Попрекайте без жалости. Врун может обойтись и без слушателя: так даже занятнее. На подходе ночи сажусь к телефону, который промолчал до вечера. Сам отключил с рассветом, а всё равно досадно, даже обидно. Человеку нужно, чтобы у него зазвонил телефон. Хоть когда. Хоть от кого. Беру трубку. Набираю номер – 14-55. Отвечают мужским голосом, на иврите, разумеется: – Двадцать три часа девять минут. – Здравствуй, – говорю, – это я. Частые гудки… Снова набираю номер. Тот же голос: – Двадцать три часа десять минут. – Здравствуй, это я. Гудки… Хожу неприкаянно по коридору, по комнатам, вслушиваюсь в квартирную тишину. На что похоже опустевшее жилье? У кого как. Набираю номер – 14-55. Раз за разом. – Двадцать три часа семнадцать минут. – Ты забыл меня? Это же я! – Двадцать три часа восемнадцать минут. – Это я! Я! Я – это… – Двадцать три часа двадцать минут. – Ты меня узнал! Узнал, не притворяйся!.. Мы говорили когда-то, и я рассказывал, я всё рассказывал – больше некому. Что же ты молчишь?.. Гудки… – Виноват, конечно, давно не объявлялся, но и ты… Позвонил бы, справился: как жизнь, приятель? Всё еще тоскуешь? Теснишь самого себя?.. Снова набираю номер… Снова и снова… – Двадцать три часа сорок семь минут. – Двадцать три часа сорок восемь минут. – Двадцать три часа… – Не хочешь, – говорю, – не надо. Повторяю в последний раз. Здравствуй, это я! – Здравствуй… Девушки взглядывали на меня сегодня… …женщины ко мне с интересом. Дамы дрожжевой сытости отмахивали ресницами, – с чего бы это? Вид мой? Непривлекательный. Одежда моя? Неброская. Спина? Сутулая. Походка? Валкая. Машина? Не мытая, с вмятиной на боку. Давно не взглядывали, я уж отвык, – что же теперь, снова привыкать?.. Когда заныло в глубинах ягодицы, пожаловался сыну-хирургу, а он сказал кратко: – Отрежем. Пошел к иглоукалывателю женского рода. Спросил между делом: – Жизнь заодно не наладите? К пробуждению ощущений? – Что бы пожелали? На иврите нет "вы", но она моложе меня лет на сорок, – какое может быть "ты" к пожилому человеку, если сочиняешь по-русски? Лежу на возвышении, утыкан иголками, ежиком на старости лет. Чувства приглушены, но не исчерпаны; по телу вяло блукает "ци", жизненная сила, которой недостает. А за стеной, в том же оздоровительном центре – массаж души и тела, связь с иными мирами, блуждания по извилинам разума, омоложение с помощью ангельского вмешательства в клинике и на дому. Это не для меня. Ощетиниваюсь иголками по указанию знатоков Поднебесной, – но отчего равнодушно к моему мужскому началу ян ее женское начало инь? Интересует она меня, ох, интересует, неподступная иглоукалывательница. Беспокоит меня, ох, беспокоит до пределов желаний… Человеку не помешают нежданные потрясения, даже в почтенном возрасте, но "ци" недостает в организме, ах, недостает!.. "Для сближения с женщиной необходимо нечто, обладающее ян, и темное время суток. Если ян и мрака слишком много, то возникают внутренний жар и безумная порча". – Изнашиваюсь, – говорю, – с годами. Легкость уходит первозданная. Желания обходят стороной. Оправдание появляется при неудаче: не больно хотелось. – Объясни(те) в подробностях, – хрипотца в голосе. – Не получится. Надо об этом написать, чтобы разобраться. Думаю – не думается. Пишу – не пишется. Зажигаю свет по комнатам в надежде на просветление. Хожу по квартире взад-вперед, набираясь разумения. Причитаю негромко: – Чтобы меня так понимали, как я понимаю их… Чтобы меня так почитали, как почитаю их… Чтобы они меня… Чтобы я их… Звоню по заветному номеру. – Помогите, – прошу. В том доме снимают обувь на входе и надевают тапочки. В том доме люстра под потолком, хрусталь в буфете, фортепьяно у стены; всё лежит на своих местах и ничего не теряется. В том доме живут замечательные женщины, которые отвечают: – Нам некогда. У нас подруги рожают. По замыслу Всевышнего, родам полагалось проходить без мучений, в день зачатия, – после изгнания из рая женщин наказали длительными страданиями. Потому им и некогда. Звоню по другому номеру в разброде чувств. Выговариваю слова тихой горести: – "…но одиночество не враждебно общению, отнюдь, ибо ни в ком общительность не развита сильнее, чем в одиноком человеке…" Кладут трубку, не дослушав. У них мужья за столом. Мужьям супы наливают, котлеты жарят, постели бегут расстилать. Им тоже некогда. Через неделю укладываюсь на возвышение для последующего излечения ягодицы. Вновь ощетиниваюсь иголками. Жалуюсь: – Которые не влюбляются, те быстро стареют, – нет ли иголки от этого? Отвечает коротко: – От этого нет. |