Онлайн книга «Ташкентский роман»
— Почему смешно? — поинтересовалась Марта. — Танец свидетелей… Цойгентанц. Они исполняют этот танец уже минут пятнадцать, а музыканты все не прекращают игру. Она не поняла, свидетелей чего заставляют так долго танцевать. Султан перешел на немецкий: — В киндергартене я разучивал песенку: «Мы можем танцевать около рождественской ели целых полчаса…» Марта улыбнулась. «Свидетельский танец». Все мы плясуны перед Богом, от Заратустры до Давида. Остальное — болтовня и старость. «А кто по дряхлости не может танцевать, пусть будет сказителем мифов», — как говорил старик Платон. Не пора ли, фрау Марта, приступить к мифам — семьдесят, самый возраст. Нет, спасибо, сказителей здесь хватает без нее, решила она, глядя на стол с белобородыми жрецами в тюбетейках. Позади этого стола, в тени, как раз проходили отплясавшие свидетели. Марта протерла очки и принялась рассматривать жениха с невестой. Они сидели недалеко, на фоне ковра, по которому в виде двух колец мигали елочные лампочки. Рядом поблескивало ведро с розами. Жених моргал; невеста сидела, как и полагалось, глазами в стол — оба старались показать смущение. Перед ними белел монументальный торт, украшенный сомнительной кондитерской флорой. Потом их стало не видно: объявили общий танец, и пространство перед новобрачными заполнилось прыгающей молодежью; между ними, извиваясь, кружилась золотистая танцовщица. Наконец и этот танец был завершен; ведущий свадьбы поправил галстук на волосатой шее и заговорил о почетных гостях, «присутствующих среди нас». — Фрау Блютнер, сейчас вас попросят сказать тост… — Мне? Нет… не сейчас. Мне нужно подготовиться, передайте им, пожалуйста. Передали. Ведущий, не прерываясь, чиркнул в своем блокнотике и заговорил о дружбе народов — знаете, простой человеческой дружбе… — Разрешите предоставить слово нашему дорогому гостю из Израиля! Прежде чем было названо имя, из-за соседнего стола поднялся упитанный мужчина, спрятал зубочистку в карман и профессионально поклонился. Артурик. Да, Марта узнала. В ее кабинете стояла фотография Доктора на Маджнун-кале за пару месяцев до. Именно в тот день их терзало местное телевидение — Доктор, потея двойным подбородком, что-то объяснял, а рядом с ним, в полупрофиль, стоял эстетический юноша и внимал. Доктор как-то назвал Марте его имя — Артур, второй слог под ударением, — за мальчиком числилась одна история… Эта — последняя — фотография Доктора была вставлена в ореховую рамку, с нее регулярно смахивали пыль. Хотя Марте иногда казалось, что причиной такой заботы был даже не сам Доктор, а этот юноша — уже не Ромео, но еще не Гамлет, обещание золотой середины. Марта глядела на дорогого гостя из Израиля. Обещание не сбылось. Сатир. Жирок балетного пенсионера. Лицо в авоське морщинок, особенно когда улыбается. Законспирированные под прическу проплешины. Говорит тост, посмеиваясь, дирижируя кусочком лепешки. Стих, придуманный для новобрачных; Марта поняла только рифму «брака — собака». Или «драка»? По израильскому обычаю дарит молодым монетку. Все едят и аплодируют. — Этот человек был знаком с моим мужем. — С профессором Брайзахером? — Причем здесь… С первым мужем. С Доктором. Принесли шурву; колечки жира подрагивали в такт музыке. Проглотив еще одну желудочную пилюлю, Марта зачерпнула жир. Артурик усердно причесывался, склонившись над зеркальцем теле-«рафика». Телевизионщики ждали: кто хрустел виноградными косточками, кто отмахивался от осы. Наконец прическа была завершена, какие-то колышки и шнурки, торчавшие из карманов Артурика, спрятаны; галстук со свежим пятнышком жира элегантно поправлен. Телевизионщица обошла Артурика: — Молодчиночка… Начнем. Но вместо этого все вдруг подняли головы — в небе вспыхнули зеленые звезды, потом гром. «Салют!» — закричали дети и, танцуя, улетели на улицу. — Сегодня… праздник? — спросил Артурик, чувствуя, как с каждой секундой расползается его прическа. — День поминовения и почестей. — Что? — День Победы. — А… Забыл, поздравляю… Это значительно. Надо будет упомянуть к слову. И упомянул довольно удачно, рассказывая в интервью об Израиле. Потом Марта разговорилась с Артуриком — он вполне мило болтал по-немецки. Нет, он не еврей — просто по иронии судьбы оказался в Израиле. Приехал в девяносто пятом на похороны друга (был такой замечательный человек, Рафаэль) и остался. Неожиданное притяжение земли, опьянение историей. Чтобы чувствовать, необязательно стать евреем. Например, видел одного вполне чистокровного немца… — Извините, господин Афлатулин, вы ведь когда-то работали на телевидении? — (Взгляд Артурика стал напряженным.) — Вы встречали моего мужа, доктора Блютнера — у меня сохранилась фотография, вы рядом с ним… — Фотография? Да, конечно — конечно встречал. Я его и в Израиле пару раз видел — он меня узнавал… Марта внимательно посмотрела на улыбку Артурика. — Доктор Блютнер умер более двадцати лет назад. — Правда… Жаль. Значит, это был другой Доктор. Приторно извинившись, Артурик ушел курить. Курилка образовалась около ворот, где на пыльном сквозняке шевелился жасмин. Курили не все — кто-то просто отдыхал от танцев и еды. Темно, три-четыре никотиновых огонька. Подходя, Артурик понял, что говорили о нем. Остановился, прислушался; перед самым лицом маячили темные листья и белесые цветы. — Это не старость — я тебе говорю, у него вблизи на лице грим. — А живот, а залысины? Мы просто не любим смотреть, как стареют наши актеры. Артурик откашлялся и с холодным выражением лица прошествовал мимо. В переулке, куда он вышел, пахло ночной землей; мигал фонарь. Набил трубку табаком, но вдохновение курить исчезло. Да, постарел. И… кто его помнит? Прозябает в Иерусалиме, один в четырех стенах плача. Вдруг все стихло — музыка, курильщики, шелест запутавшихся в проводах воздушных змеев. Приближались шаги, в переулок входили двое. Женщина несла сирень; мужчина держал в руках собаку. Собственно, они были пока только силуэтами, без электрического света на лицах. Но Артурик узнал. Он помнил женские шаги. Забывал лица, родинки и запястья любимых; фотографировал и все равно забывал. Осциллограф памяти сохранял только удары ног о землю. Артурик бежал во двор. Его снова ударило поющей волной. Холодный страх гнал Артурика мимо ритмично жующих лиц, в темноту, в темноту, в дом. …Почти никто не заметил, как во двор в синем плаще вошла невысокая женщина предосеннего возраста — гости были погружены в еду и беседу. Только Марта, улыбаясь, поднялась со своего места — улыбнулась и пришедшая; так они стояли, разделенные стеной танца. Наконец возникла арка; женщины подошли друг к другу, поздоровались и обнялись, не помяв сирени. |