Онлайн книга «Я исповедуюсь»
|
– Напиши об этом. – Через несколько дней Бернат допил чай и осторожно поставил чашку на блюдце. – Не хочешь? – Это красота? – Что? – Все дело в красоте? Что такое красота? – Не знаю. Но я узнаю ее. Почему ты не напишешь об этом? – повторил Бернат, глядя ему в глаза. – Человек уничтожает человека, и человек же пишет «Потерянный рай» [321] . – Да, это загадка. Ты должен написать об этом. – Музыка Франца Шуберта переносит меня в прекрасное будущее. Шуберт способен в малом выразить многое. Он обладает неистощимой мелодической силой, исполненной изящества и очарования и в то же время полной энергии и правды. Шуберт – это художественная правда, и мы должны держаться его, чтобы спастись. Меня поражает, что он был болезненным человеком, без гроша в кармане, страдал от сифилиса… Какая сила есть в этом человеке? Какая власть есть у него над нами? Я прямо сейчас, на этом самом месте, преклоняю колени перед искусством Шуберта. – Браво, герр оберштурмфюрер. Я подозревал, что вы чувствительный человек. Доктор Будден затянулся сигаретой и выдохнул тонкую струйку дыма, мысленно прислушиваясь к началу опуса сотого и напевая его с поразительной точностью. – Хотелось бы мне обладать вашим слухом, герр оберштурмфюрер. – В этом нет особенной заслуги. У меня диплом пианиста. – Я вам завидую. – Напрасно. Я столько времени учился – то медицине, то музыке, – что кажется, многое упустил в жизни. – Ну, сейчас вы с лихвой наверстываете упущенное, если можно так выразиться. – Оберлагерфюрер Хёсс развел руками, указывая вокруг. – Теперь вы в самом центре жизни. – Да-да, конечно. Можно сказать, даже слишком. Оба помолчали, словно наблюдая друг за другом. Наконец доктор решился и, наклонившись над столом и вдавливая сигарету в пепельницу, спросил, понизив голос: – Зачем вы хотели меня видеть, оберштурмбаннфюрер? Тогда оберлагерфюрер Хёсс, таким тихим голосом, как если бы не доверял стенам собственного дома, сказал: я хотел поговорить о вашем начальнике. – О Фойгте? – Да. Тишина. Вероятно, оба просчитывали риски. Затем Хёсс отважился спросить: что вы о нем думаете? Так, между нами. – Ну, я… – Я прошу… Я требую от вас быть честным. Это приказ, дорогой оберштурмфюрер. – Так, между нами… Он придурок. Услышав это, Рудольф Хёсс изобразил на лице удовлетворение. И откинулся на стуле. Глядя доктору Буддену в глаза, он сказал, что принимает меры для того, чтобы этого придурка Фойгта отправили на фронт. – А кто возглавит… – Вы, разумеется. Вот тебе на! Это… А почему бы и нет? Они уже все сказали друг другу. Новый союз без посредников между Богом и Его народом. Трио Шуберта еще звучало фоном к разговору. Чтобы нарушить неловкое молчание, доктор Будден сказал: вы знаете, что Шуберт написал это чудо за несколько месяцев до смерти? – Напиши об этом. Правда, Адриа. Но все мгновенно спуталось, потому что Лаура вернулась из Упсалы, и жизнь в университете, а особенно на кафедре, снова стала несколько неудобной. Лаура вернулась с повеселевшим взглядом, и он спросил ее – все хорошо? – а она вместо ответа улыбнулась и удалилась в пятнадцатую аудиторию. И Адриа решил – да, все в порядке. Она вернулась похорошевшей, именно – стала еще красивее. На этот раз Адриа занимал в качестве арендатора стол Пареры. Ему нелегко было вернуться к своим записям, в которых он с разных сторон пытался подойти к теме красоты – еще не зная, как именно это сделать, – и которые очень его занимали… И он впервые в жизни опоздал на занятие. Красота Лауры, красота Сары, красота Теклы… Следует ли ее принимать во внимание, размышляя о красоте? А? – Я бы сказал, что да, – осторожно ответил Бернат. – Женская красота – неоспоримый факт. Нет? – Виванкос сказала бы, что это утверждение отдает мужским шовинизмом. – Этого я не знаю. – Бернат растерянно замолчал. – Раньше это было мелкобуржуазно, теперь – мужской шовинизм. И тише, чтобы его не услышали никакие судьи: – Но женщины мне нравятся. Они красивые – это я знаю. – Ага. Но я не знаю, надо ли говорить об этом. – Кстати, что это за удивительно красивая Лаура? – А? – Лаура, о которой ты говоришь. – Так… я подумал про Петрарку. – Это будущая книга? – спросил Бернат, указывая на кипу листов, лежащих на столе для рукописей, как если бы я собрался детально изучать их под отцовской лупой. – Не знаю. Пока тридцать страниц, но мне нравится потихоньку пробираться вперед сквозь потемки. – Как Сара? – Хорошо. Она помогает мне сосредоточиться. – Я спрашиваю, как у нее дела, а не как она на тебя влияет. – У нее много работы. «Actes Sud» заказало ей иллюстрации к серии из десяти книг. – Но как она? – Хорошо. А что? – Просто иногда она выглядит грустной. – Бывают вопросы, которые нельзя разрешить даже любовью. Через десять или двенадцать дней случилось неизбежное. Я разговаривал с Парерой, и вдруг она спросила: послушай, а как зовут твою жену? И в этот самый момент на кафедру вошла Лаура с кипой папок и идей; она прекрасно слышала, как Парера сказала: послушай, а как зовут твою жену? И я, опустив глаза, покорно ответил: Сара, ее зовут Сара. Лаура опустила папки на свой стол, где царил хаос, и села. – Красивая? – продолжила Парера, словно хотела поглубже вонзить нож мне в сердце. Или Лауре. – Ага. – И давно вы женаты? – Нет. Ну, на самом деле мы не… – Ну да, я хотела спросить, давно вы живете вместе? – Нет, не очень. Допрос закончился не потому, что у следователя КГБ не было больше вопросов, а потому, что ей пора было идти на занятие. Евлалия Ивановна Парерова вышла, но, прежде чем закрыть дверь, сказала: береги ее, сейчас такое время… И мягко закрыла дверь, по-видимому не чувствуя необходимости уточнить, какое именно сейчас время. И тогда Лаура встала, положила руку с краю всех папок, бумаг, книг, конспектов и журналов своего густонаселенного стола и одним движением смела все это на пол посредине кабинета. Великий грохот. Адриа виновато смотрел на нее. Она села, не глядя на него. В этот момент зазвонил телефон. Лаура не стала снимать трубку, а ничто в мире не наводит на меня такую тоску, честное слово, как телефон, который звонит и звонит, и никто не снимает трубку. Я подошел к своему столу и ответил: |