Онлайн книга «Я исповедуюсь»
|
Льуренс ударил Берната еще пару раз, а тот сидел с широко раскрытыми глазами и думал: все против меня, никто не хочет, чтобы я писал книги. – Ты заблуждаешься, – сказал Адриа, когда Бернат поведал ему эту историю. Оба шли вниз по улице Льюрия: один со скрипкой на репетицию, а другой – читать лекцию по истории идей (из второй части курса). – Чего тут заблуждаться! Даже мой сын не хочет меня выслушать! Сара, любимая, я говорю о том, что случилось много лет назад, когда ты наполняла мою жизнь. Мы все постарели, а ты во второй раз оставила меня одного. Если бы ты слышала меня, то наверняка с досадой покачала бы головой, узнав, что Бернат все такой же – продолжает писать не представляющие никакого интереса рассказы. Иногда меня прямо возмущает, что музыкант, способный извлекать из своего инструмента такие звуки и создавать вокруг себя такую плотную атмосферу, не способен – нет, не писать гениальные рассказы, а просто понять, что его персонажи и истории ничего не стоят. Словом, то, что пишет Бернат, даже у нас не рождает ни одного отклика, ни одной рецензии, ни одной критической статьи, ни одного проданного экземпляра. И хватит говорить о Бернате в таком духе, потому что в конце концов у меня испортится настроение, а у меня есть еще другие заботы, прежде чем пробьет мой час. Приблизительно в это время… Кажется, я недавно об этом говорил. Какое значение может иметь хронологическая точность, если до сих пор я излагал события в таком беспорядке! Главное, что Лола Маленькая начала ворчать по любому поводу и жаловаться, что китайские чернила, уголь и карандаши, которыми пользуется Сага, все мне здесь пачкают. – Ее зовут Сара. – Она четко произносит: Сага. – А я говорю, ее зовут Сара. А кроме того, уголь и прочее она держит в своей мастерской. – Ну да. Недавно она перерисовывала картину в столовой – уж не знаю, что она находит в том, чтобы рисовать все черным, – и оставила мне свои тряпки в таком виде, что я их еле отстирала. – Лола Маленькая… – Катерина. И полотенца в ванной. Поскольку руки у нее всегда черные… Наверное, у лягушатников так принято. – Катерина… – Что? – Художникам нужна свобода. – Они начинают вот с такого, – сказала Катерина, показывая кончик пальца, но я перебил ее, не дав перейти ко всей руке: – Сара в этом доме хозяйка, и ей решать что и как. Я знаю, что обидел Катерину этим заявлением. Но дал ей молча покинуть кабинет вместе со своей обидой и остался наедине еще с неясными идеями, которым со временем было суждено понемногу озарять мои наброски, чтобы превратить их в «Эстетическую волю» – эссе, доставившее мне наибольшее удовлетворение из всего, что я написал. – Ты сделала копию с Уржеля в столовой? – Да. – Можно посмотреть? – Я еще не… – Дай посмотреть. Ты колебалась, но в конце концов сдалась. Я как сейчас вижу: ты с волнением открываешь огромную папку, с которой никогда не расставалась и в которой хранила все свои сомнения. Положила лист на стол. Солнце не садилось за холмы Треспуя, но трехъярусная колокольня монастыря Санта-Мария де Жерри, набросанная несколькими угольными штрихами, стояла как живая. Ты сумела разглядеть в ней старческие морщины и шрамы, оставленные годами. Ты так рисуешь, любимая, что в белых пятнах, черных линиях и тысяче оттенков серой растушевки, сделанной твоими пальцами, угадывались века истории. Пейзаж, церковь и берег Ногеры. Все было исполнено такого очарования, что я не испытывал ни малейшей тоски по темным, печальным и загадочным краскам Модеста Уржеля. – Тебе нравится? – Очень. – Очень? – Очень-очень. – Я тебе его дарю, – довольно сказала она. – Правда? – Ты часами смотришь на Уржеля… – Я? Надо же. – А что, нет? – Не знаю… Я не замечал. – Я посвящаю этот рисунок тем часам, которые ты провел перед оригиналом. Что ты в нем ищешь? – Толком не знаю. Как-то само так получается. Он мне нравится. – Я же не спрашиваю, что ты в нем находишь. Я спрашиваю, что ты в нем ищешь. – Я думаю о монастыре Санта-Мария де Жерри. Но прежде всего я думаю о маленьком монастыре Сан-Пере дел Бургал, который находится неподалеку и которого я никогда не видел. Помнишь, я показывал тебе пергамент аббата Делигата? Это акт об основании монастыря в Бургале. Это было так давно, что меня охватывает неописуемое волнение, когда я прикасаюсь к этому документу. Я думаю о монахах, живших там веками. И веками молившихся Богу, которого не существует. О соляных копях Жерри. О загадках, таящихся в горах Бургала. О крестьянах, умиравших от голода и болезней, и о днях, протекавших медленно, но неумолимо, и месяцах, и годах – и меня охватывает волнение. – Это твой самый длинный монолог, который я слышала. – Я люблю тебя. – Что еще ты в нем ищешь? – Не знаю – я правда не знаю, что я в нем ищу. Это очень трудно выразить. – В таком случае что ты в нем находишь? – Необыкновенные истории. Необыкновенных людей. Желание жить и видеть мир. – Почему бы нам не поехать туда и не увидеть все своими глазами? Мы поехали в Жерри-де‑ла‑Сал на стареньком «сеате», который при переезде через Кумьолс [315] сказал – довольно! На редкость словоохотливый механик из Изоны заменил нам не помню что не помню какого цилиндра и намекнул, что нам было бы неплохо поскорее сменить машину, чтобы избежать неприятностей. Мы потратили целый день на эти житейские пустяки и приехали в Жерри поздно вечером. На следующий день я увидел из окна гостиницы картину Уржеля, но вживую – и чуть не задохнулся от волнения. Мы провели целый день, созерцая эту картину, фотографируя, рисуя; мы видели тени монахов, крестьян и работников соляных копий, сновавших туда-сюда, и в какой-то момент я разглядел двух монахов, отправлявшихся в Сан-Пере дел Бургал, чтобы запереть на ключ ворота этого отдаленного и маленького монастыря, где веками непрерывно текла монашеская жизнь. И на следующий день выздоравливающий «сеат» отвез нас на двадцать километров севернее, в Эскало, а оттуда мы отправились пешком по козьей тропке, извивавшейся по склону ущелья Барраонзе, – единственной дороге, способной привести к руинам Сан-Пере дел Бургал, монастыря моей мечты. Сара не позволила мне нести ее широкий рюкзак с альбомом, карандашами и углем: это была ее ноша. Минут через семь я поднял с тропы острый камень, не слишком большой и не слишком маленький, – Адриа посмотрел на него в задумчивости и вспомнил красавицу Амани и ее печальную историю. |