Онлайн книга «Я исповедуюсь»
|
– Может, кто-то из его родственников… – У господина Альпаэртса не было родственников. – Ну, может, какой-нибудь очень дальний родственник… – У него никого не было. Всю его семью убили во время войны. Они были евреи. Выжил он один. – И не осталось совсем никакой родни? – Он, несчастный, без конца рассказывал свою трагическую историю. Мне кажется, в конце концов он совсем свихнулся. Все рассказывал и рассказывал, потому что… – Чувствовал себя виноватым. – Да. Постоянно. Всем вокруг. Этот рассказ стал смыслом его жизни. Он жил, чтобы рассказывать, что у него было две дочери… – Три. – Три? Ну, значит, три, их звали так-то, так-то и так-то… – Амельете с волосами черными, как эбен, Тру с волосами цвета благородного дуба и солнечно-рыжая малышка Жульет. – Так вы его знали? – удивленно спросила женщина, широко открыв глаза. – В некотором смысле. А много людей знает эту историю? – Из здешних обитателей – многие. Те, что еще живы, конечно. Он ведь уже несколько лет как умер. – Да, понятно. – Лучше всех его изображал Боб. – А кто это? – Его сосед по комнате. – Он жив? – Более чем. У нас из-за него вечно проблемы. – Она понизила голос и доверительно сообщила второй скрипке квартета «Антигона», высоченному как каланча: – Устраивает старикам тайные турниры по домино. – А я мог бы… – Да. Хотя это против всех правил… – Во имя музыки. – Именно! Во имя музыки! вермеер В комнате для посетителей лежало несколько газет на голландском языке и одна на французском. На стене висела дешевая репродукция картины Вермеера [415] : женщина, стоявшая у окна, с удивлением смотрела на Берната, словно тот только что вошел в комнату, изображенную на полотне. Старик появился через пять минут. Худой, со слезящимися глазами и густой седой шевелюрой. Судя по его поведению, он не узнал Берната. – Английский или французский? – Английский. – Добрый день. Перед Бернатом был тот самый человек, который тогда убедил Адриа… Я ведь говорил тебе, Адриа, подумал Бернат. Ловко они рассчитали твою реакцию. Но вместо того чтобы сразу прижать старика к стенке, Бернат опять широко улыбнулся и спросил: вы когда-нибудь слышали о скрипке Сториони, которая называется Виал? Не успев сесть, старик устремился к выходу. Бернат не дал ему выйти, встав между ним и дверью и полностью загородив ее своим большим телом. – Вы украли эту скрипку. – Можно узнать, кто вы? – Я из полиции. Бернат достал удостоверение члена Барселонского симфонического оркестра и Национального оркестра Каталонии и добавил: – Интерпол. – Боже мой, – произнес старик. И сел, ошарашенный. Потом сказал, что сделал это не ради денег. – Сколько вам заплатили? – Пятьдесят тысяч франков. – Ничего себе! – Я сделал это не ради денег. К тому же мне заплатили бельгийскими франками. – А почему же вы это сделали? – Я с Маттиасом Альпаэртсом пять лет провел в одной комнате, он у меня в печенках сидел. Каждый день он рассказывал о своих треклятых дочках и больной теще. Он говорил о них каждый день, глядя в окно и не видя меня. Каждый божий день. Он просто сошел с ума. И тут пришли эти два человека. – Кто они? – Не знаю. Они были из Берселоны. Один худой, постарше, второй молодой. Они сказали: нам говорили, ты отлично его изображаешь. – Я актер. Хотя и на пенсии, но актер. Играю на аккордеоне и на саксофоне. И немного на рояле. – Ну-ка, посмотрим, так ли хорошо ты его изображаешь! Они отвели его в ресторан, накормили и напоили белым и красным вином. Он посмотрел на них с удивлением и спросил: почему бы вам не поговорить с самим Альпаэртсом? – Он совсем на ладан дышит. Вот-вот умрет. – Слава богу, больше не придется слушать его рассказ про больную тещу! – А вам не жаль беднягу? – Маттиас говорит, что уже шестьдесят лет как хочет умереть. Что же мне жалеть, что он наконец умрет? – Ну ладно, Боб, покажи, на что ты способен! И Боб Мортельманс принялся говорить: вообрази, что ты обедаешь с твоей Бертой, с больной тещей и с тремя ясными солнышками – Амелией, старшей, которой в тот день исполнилось семь лет, Тру, средней, с темно-русыми волосами цвета благородного дуба, и Жульет, самой младшей, солнечно-рыжей. И вдруг ни с того ни с сего распахивается дверь и вваливаются солдаты с криками raus, raus, а Амельете спрашивает: что значит raus, папа? А я не смог ничего сделать и даже не попытался защитить их. – Отлично. Достаточно. – О, я могу еще много чего… – Я сказал – отлично. Хочешь деньжат подзаработать? Я ответил да, и меня посадили в самолет, а в Барселоне мы порепетировали пару раз, чтобы отработать разные варианты. Но так, чтобы это всегда оставалось историей зануды Маттиаса. – А ваш друг тем временем лежал больной в кровати. – Он не был моим другом. Он был заезженной пластинкой. Когда я вернулся в Антверпен, он уже умер. – И старик добавил, как будто освоившись с этим высоким полицейским: – Словно он скучал по мне, понимаете? Бернат сидел молча. И Боб Мортельманс попытался подобраться к двери. Но Бернат, не вставая и не меняясь в лице, сказал только: попробуйте удрать и я вас прикончу. Понятно? – Д-да. Понятно. – Вы – мерзавец. Вы украли у него скрипку. – Но Маттиас даже не знал, что она у кого-то… – Вы – мерзавец! Вы продались за сто тысяч франков. – Я сделал это не ради денег. К тому же мне дали пятьдесят тысяч. И бельгийских. |