Онлайн книга «Я исповедуюсь»
|
Спустя несколько дней он снова был вынужден копаться в дерьме – заниматься сортировкой товара. Доктор Фойгт, прячась от ветра, наблюдал, как солдаты с механической тупостью отделяют женщин от детей. Вот доктор Будден отобрал десять девочек и мальчиков, как он ему и велел. И тут доктор Фойгт обратил внимание на кашляющую старуху, по лицу которой текли слезы. Он подошел к ней: – Это что такое? Он положил руку на футляр для скрипки, но старая ведьма сделала шаг назад и выдернула его у Фойгта. Что вообразила о себе эта мерзавка? Поскольку она вцепилась в футляр мертвой хваткой, Фойгт вынул пистолет. Он приставил дуло к седому затылку и нажал на курок. Посреди всеобщего плача слабого щелчка почти не было слышно. Старая сволочь забрызгала футляр. Доктор приказал Эммануэлю почистить его и немедленно отнести к нему в кабинет. И, убирая пистолет, ушел, провожаемый взглядами людей, напуганных такой жестокостью. – Вот он, – доложил Эммануэль спустя пару минут, кладя футляр на стол. Это был красивый футляр. Поэтому-то на него и обратил внимание доктор Фойгт. Красивый футляр не может хранить в себе плохой инструмент. А коли инструмент хороший, то ради него можно и Аушвиц перетерпеть. – Открой замок. – Каким образом, командир? – Сам пошевели мозгами. – И внезапно испугался. – Только не сломай! Эммануэль вскрыл замок при помощи ножа, который явно не входил в список табельного оружия. Фойгт записал это в свою записную книжку – на всякий случай. Потом дал знак оставить его одного и, замерев, открыл крышку. Да, внутри лежала скрипка. С первого же взгляда было понятно, что это, безусловно… так, спокойно. Он взял инструмент и прочел клеймо внутри: Laurentius Storioni Cremonensis me fecit 1764. Кто бы мог подумать! Эта деревенщина Хёсс заявился к нему около трех, наморщил нос и посмел заявить: вы тут, в лагере, – никто, доктор Фойгт, временный консультант со стороны, кто вы такой, чтобы устраивать публичную экзекуцию в зоне приема и сортировки? – Она отказывалась подчиниться. – Что у нее было? – Скрипка. – Можно взглянуть? – Она не имеет никакой ценности, оберштурмбаннфюрер. – Не важно, я хочу посмотреть. – Поверьте, она не представляет интереса. – Это приказ. Доктор Фойгт открыл дверцу шкафчика с медикаментами и тихо сказал со льстивой улыбкой: – Пожалуйста, оберштурмбаннфюрер. Рудольф Хёсс внимательно изучил инструмент, а потом сказал: я, конечно, не музыкант, но даже мне понятно, что это ценная скрипка. – Мне нужно напомнить вам, что обнаружил ее я, оберштурмбаннфюрер? Рудольф Хёсс поднял голову, удивленный чрезвычайно сухим тоном доктора Фойгта. Прошло несколько напряженных секунд, полных внутренней борьбы. – Разве вы не сказали мне, что у нее нет никакой ценности? – Да, нет. Но она мне нравится. – Знаете что, доктор Фойгт? Я, пожалуй, ее заберу. В качестве компенсации за… За что – он не знал. Поэтому дал себе время подумать, пока укладывал инструмент обратно в футляр и закрывал крышку. – Какая досада! – Хёсс рассматривал футляр на вытянутых руках. – Это кровь, не так ли? И прислонил его к стене. – Видимо, придется поменять футляр. – Я обязательно это сделаю. Потому что инструмент останется у меня. – Ошибаетесь, друг мой, – у меня! – Нет, не у вас, оберштурмбаннфюрер. Рудольф Хёсс протянул руки к футляру, словно собираясь его забрать. Теперь стало совершенно очевидно, что это весьма ценный инструмент. Раз доктор осмелился вести себя так нагло, значит весьма и весьма ценный. Он улыбнулся, однако улыбка сползла с его лица, когда он услышал слова Фойгта, приблизившего к его лицу свой нос картошкой и выдохнувшего: – Вы ее не заберете, иначе я донесу на вас. – О чем же? – озадаченно спросил Хёсс. – О номере шестьсот пятнадцать тысяч четыреста двадцать восемь. – Что? – Елизавета Мейрева. – Что? – Номер шестьсот пятнадцать тысяч четыреста двадцать восемь. Шесть, один, пять, четыре, два, восемь. Елизавета Мейрева. Ваша служанка. Рейхсфюрер Гиммлер приговорит вас к смертной казни, когда узнает, что вы имели сексуальную связь с еврейкой. Красный как рак, Хёсс с сухим стуком положил скрипку на стол: – Вы не можете нарушить тайну исповеди, мерзавец! – Я не священник. Скрипка осталась у доктора Фойгта, приехавшего в Аушвиц лишь на время, чтобы контролировать ход экспериментов доктора Буддена – этого надменного оберштурмфюрера, который, казалось, однажды проглотил палку от швабры и она так в нем и осталась. И работу еще трех врачей. Эксперименты эти Фойгт рассматривал как наиболее глубокое исследование пределов болевой чувствительности (из тех, что когда-либо проводили или еще проведут). В свою очередь, Хёсс просидел несколько дней в кабинете, пытаясь просчитать, насколько вероятно, что этот ничтожный воришка и педик Ариберт Фойгт, кроме того, еще и стукач. – Пять тысяч долларов, синьор Фаленьями. Человек с беспокойным взглядом уставился своими стеклянными глазами на Феликса Ардевола: – Вы надо мной издеваетесь? – Нет. Знаете что? Пожалуй, я остановлюсь на трех тысячах, герр Циммерманн. – Вы сошли с ума! – Вовсе нет. Либо вы отдаете ее мне за эту цену, либо… Думаю, властям будет интересно узнать, что доктор Ариберт Фойгт, штурмбаннфюрер Фойгт, жив и прячется всего в километре от Ватикана, укрываемый кем-то имеющим в Ватикане достаточно возможностей для этого. Да еще и пытается продать скрипку, украденную в Аушвице. Синьор Фаленьями вынул маленький дамский пистолет и наставил на гостя. Феликс Ардевол не шевельнулся. Он сделал вид, что подавляет улыбку, и покачал головой, словно очень сильно разочарован: – Вы тут один. И как вы собираетесь избавиться от моего тела? – Я буду рад, если мне представится возможность решать эту проблему. – У вас будут гораздо более серьезные проблемы: если я не спущусь вниз собственными ногами, люди, ждущие меня на улице, знают, что нужно делать. – Он указал на пистолет. – Учитывая это, я снижаю цену до двух тысяч. Вы же знаете, что входите в первую десятку лиц, наиболее разыскиваемых союзниками? – добавил он таким тоном, которым отчитывают непослушного ребенка. Доктор Фойгт видел, как Ардевол вынул пачку банкнот и положил на стол. Он опустил пистолет и, глядя широко раскрытыми глазами, недоверчиво сказал: – Тут всего полторы тысячи! |