Книга Ржавчина. Пыль дорог, страница 10 – Екатерина Кузьменко

В золотистых глазах Дэя медленно тает отражение холодных улиц, теперь уже сгинувших, где оказаться с десятком переломов в канаве было настолько же простым делом, как поймать попутку на трассе.

– Тебя можно оставить одну хоть ненадолго? – вопрос задан без раздражения, больше из любопытства.

– Можно, я бы справилась.

–…Чистильщики, что с них взять? – долетает до нас обрывок разговора. – Они, брат, такое видят, что недолго и с катушек слететь.

Дэй старательно прячет улыбку.

– А вдруг она и вправду его сестра?

– Может, и так. Хотя фамилии в документах разные. Я ж говорю – ненормальные. А может, мир их так меняет, что на одно лицо становятся.

Теперь уже мне приходится приложить максимум усилий, чтобы не заржать в голос.

…Ящик. Фанерный, хотя раньше медикаменты паковали в картонные. Я знаю, изнутри хрупкие коробочки с ампулами переложили ватой.

Я смотрю на него с жадностью все время, пока мы заполняем документы и ставим подписи. Это шанс. Шанс для многих детей выжить и вырасти здоровыми.

Переглядываюсь с Дэем. Слова тут не нужны, он и так прекрасно знает, о чем я думаю.

Четырехлетней давности эпидемия. Трое детей и мужик-работяга, которому не повезло не переболеть этой гадостью в детстве. Да, жертв было больше, но эти – у меня на руках. Единственное, кажется, чего у нас тогда было вдоволь, так это дезинфицирующего раствора. Я почти не появлялась дома, боясь заразить Дэя. Он, правда, уверял, что у него иммунитет к любой болезни, что он большую часть жизни обходился без прививок, но рисковать все равно не хотелось.

Жертв было намного больше.

Особенно в других регионах.

Дэй

Погрузив ящик, мы запрыгиваем в кузов, закутываясь в плащ-палатки. Не факт, что удастся поспать, но уж точно не замерзнем.

– Расскажи мне что-нибудь, – просит Рин.

– Например? – я запускаю пальцы в ее растрепавшиеся волосы. «Дети ночи и тумана, пьющие лунный свет…». Все-таки с учеными общаться – себе дороже. Так мозги закрутят, что двойное дно будешь в банке с тушенкой искать.

– Ты же столько историй знаешь. Дорожную легенду какую-нибудь.

– Да ну их, эти ходячие трупы. Давай я тебе сказку расскажу. Добрую.

Духова Ночь Восемь лет назад

Но ждет дорога и зовет Бродяжьим роком меченных…

Дымка

Картинка, однако. Сижу на подоконнике, обнаженный по пояс, честно пытаюсь сохранить непринужденную позу. Распущенные волосы щекочут плечи. По мастерской гуляют сквозняки.

– Долго еще?

– Терпение – это добродетель, – на миг отрывается от альбома Конрад.

Если оно оплачено – тем более. Я посмотрел вниз, на улицу. Целые потоки воды с шумом обрушивались с крыши, у старых водостоков бурлило, как в водоворотах.

Пару дней назад, когда я шатался по здешнему базару, на меня налетела женщина. Рыжеволосая, в черном шерстяном платье, бледно-голубые глаза за толстыми стеклами очков кажутся огромными. Из ее корзинки посыпались овощи и какие-то бумажные пакетики. Я наклонился, помогая ей собрать разлетевшиеся покупки.

– Спасибо, мальчик. Я такая неуклюжая.

– Не стоит благодарности.

Вдруг ее взгляд задержался на моем лице.

– Мальчик, подожди, – тонкие пальцы с несколькими серебряными кольцами ухватили меня за подбородок.

– Леди, я ничего у вас не крал, – слабо запротестовал я. Но она меня даже не услышала.

– Нет, ну какой типаж. Скулы, разрез глаз… Скажи, ты красишь волосы?

– Нет, – я никак не мог понять, куда она клонит.

– Прекрасно, прекрасно, – пробормотала женщина в очках. – Идем.

– Куда? – но она уже схватила меня за запястье и потащила. Я бы, конечно, мог вырваться, но не устраивать же драку с женщиной.

Мы свернули в сторону от базара, туда, где асфальт сменился старой булыжной мостовой. Это был район старинных особняков, сейчас обветшавших и сдаваемых внаем как многоквартирные дома.

Дом, к которому она меня привела, оказался выстроен прямоугольником вокруг дворика с несколькими чахлыми деревьями и пустым бассейном. Вниз со второго и третьего этажей вели металлические лестницы вроде эвакуационных, явно пристроенные позже.

Мы поднялись по одной из них. Женщина толкнула дверь с написанным краской номером двадцать девять. За дверью оказалась полутемная прихожая.

– Конрад! – крикнула моя спутница. – Я нашла модель.

…Конрад и Мередит не были мужем и женой. Они вообще парой не были, как, впрочем, и родственниками. Творчество объединяло их куда прочнее. Официально студией была та большая комната, на деле же наброски и готовые работы давно рассыпались по всей квартире.

Поначалу мне было даже как-то неловко брать у художников деньги. Улица быстро учит не отказываться от того, что само плывет в руки, но получать плату за то, что ничего не делаешь…

– Брось, – уговаривал меня Конрад, – ты тратишь свое время, в которое мог бы подработать. Так что это всего лишь компенсация, к тому же не очень большая.

Тогда я стал помогать Мередит по хозяйству. Нес покупки с рынка, чистил овощи на кухне – к слову сказать, получалось у меня куда лучше, чем у нее.

Жители особняка напоминали мне не соседей, а большую, очень шумную семью, часто ссорящуюся и столь же часто мирящуюся. Художники, как Мередит и Конрад, уличные музыканты и актеры, была даже парочка журналистов из городских газет. Теперь я понимаю, что роднило меня с этими людьми. У них была профессия, деньги, крыша над головой, но жили эти люди улицей. Стихийными ярмарками под открытым небом, уличными представлениями и выставками, городскими новостями. Улица была их подлинным домом, источником дохода, холстом, вдохновением и выставочным залом.

Я научился куче не самых нужных, но интересных вещей. Делать реквизит, смешивать краски, грунтовать холсты. Этим даже можно было немного подзаработать. Периодически Мередит сбивалась с ног, разыскивая меня по всему дому.

А еще мне давно не удавалось нормально почитать. Не урывками после работы или в ожидании автобуса.

Я, оказывается, успел забыть, каково это: сесть и прочитать книгу. Не следя за временем, не борясь со сном. Этим вовсю пользовался Конрад, когда работал над картиной. Шикарный способ удержать меня в одной позе несколько часов.

Странное ощущение: когда мы с ним вместе что-то делали, он рассказывал байки из своей жизни, расспрашивал меня, обсуждал со мной книги или свои работы. Но стоило ему занять место за мольбертом, как моя личность для Конрада исчезала. Я становился предметом, случайным образом, данным художнику для воплощения его замысла.

Праздновали в этом странном доме часто. Дни рождения, выставки, удачно поставленную пьесу, официальные праздники… Эти люди умели веселиться, но любили и работать. В тот раз отмечали помолвку. Накрывали большой стол во дворе, почти все жильцы что-то готовили, кто-то включил проигрыватель на полную мощность и выставил колонки в открытое окно.