Книга Сожители. Опыт кокетливого детектива, страница 62 – Константин Кропоткин

– Ну, я вообще-то, и на нимфу согласна.

– Нет, уж, прости. Ты – нимфоманка-девственница, – я попивал свой чай, говорил меланхолично, почти мечтательно, и голос был глубок, как всегда у меня бывает, когда находит, наваливается на меня вдохновение, – Спишь с первым встречным-поперечным, а душа у тебя чистая. Нежная у нее душа, вы понимаете? – я посмотрел на недотепу, которого толстуха назначила любовником. Любовником с простой, прописной буквы.

Голенищев заелозил на своей табуретке.

– Нельзя ей туда, в душу плевать, – продолжил я, – потому что при всем своем блядском поведении, душа ее – настоящий цветок. Если б до революции жила, то звалась бы ее душа «розаном», а по нынешним временам, – я сделал ленивую паузу, – пусть будет орхидея.

– Ага, я – очень феноменальная женщина, – сказала Манечка, – Странно даже, что еще никто не пожертвовал мне миллион долларов.

– Лучше евро, – сказал Кирыч.

– Да, ей, по совести говоря, и миллиона рублей достаточно, – сказал я.

– Слушай-ка, Голенищев, – сказала Манечка, – Ты бы пожертвовал мне миллион?

– У меня нет миллиона….

– Манечка, – взвыл я, – Ты посмотри на этого фрайера?! У него нет даже миллиона. Какой-то кошмар. А вы представьте, что у вас есть миллион, господин Голенищев. Вы бы пожертвовали его такой феромономенальной женщине, как Маня?

– Не знаю, – неуверенно прознес Голенищев и торопливо добавил, – Я не в том смысле, что вы…, что ты….

– Молодец, – сказала толстуха, – Хоть не врешь. Если бы у меня был миллион, хрен я бы его кому отдала. Даже такому классному ебарю, как ты.

Голенищев порозовел:

– Не деньгах счастье.

– Ты точно не миллионер? – спросила Манечка.

– Ну, да, – неуверенно ответил он.

– Тогда не болтай чепухи. Вот, будет у тебя много денег, тогда и станешь говорить, что не в них счастье.

– Да, дорогая нимфоманка-девственница, вы совершенно правы, – сказал я, – Только бывают же и чудеса. У меня есть подруга одна. У нее есть лавер. Точнее, был. Красивый, просто страсть.

Не надо, – посмотрела на меня Манечка.

«Не начинай», – говорила мне она без слов.

– Ну, хорошо, – сдался я, – У меня есть один друг, а у него есть любовник. Я из мужеложцев, если вы, господин Голенищев, еще не догадались. И он, кстати, тоже, – я указал на Кирыча.

Кирыч страдальчески закряхтел. Такие ремарки были не в его вкусе.

– Так вот, у любовника моего друга просто скопище достоинств, аж глядеть на него страшно.

– Вот именно, – сказала Манечка.

– Казалось бы, идеальный парень. Просто хоть прямиком в грошовый роман с мужскими пятками на обложке. И что вы думаете?

– Мы ничего не думаем, нам пора уже, – Манечка расправилась с испанским омлетом, встала, вытерла руки о свой черно-синий сарафан. Вскочил и Голенищев.

– А мой друг, он скотина, если кто еще не догадался, – настойчиво втолковывал я, тоже вставая, – вместо того, чтобы схватиться за принца, зажить с ним в счастьи и любви, коктейли жрать, пока цирроз печени не наступит – вместо всего этого, он, блядина, взял его и бросил.

– Не понимаю вас, – вежливо сказал Голенищев, отступая.

– Всякое бывает. Может быть, они просто друзья были, а ты не понял, – Манечка пошла к двери.

– А ведь такой красивый парень-то, – не отставал я, – умный, добрый, честный.

– Каждому свое, – Манечка почти рявкнула, – Кому одно, а кому другое.

В прихожей они споро натянули обувь.

– Жаль, не напились до свинячьего визга, – сказал я.

– Ничего, – сказала Манечка, – в другой раз как-нибудь. Голенищев, скажи, у вас в депо праздников не намечается? У меня платье есть. С титьками. Выгулять хочу.

– Будет праздник, – сказал он неожиданно твердо, – Если надо – будет.

– Ты ж моя умница, – пропела Манечка, – А-ах! Какая умница! – так и ушли.

– Ах, в депо! – уже закрыв дверь, запоздало воскликнул я.

Сошлись, наконец, в этой лав-стори крючки и петельки.

Завалящего Голенищева, человека-снусмумрика, феерическая толстуха подцепила в депо. Пошла искать приятелю любовника, там и подцепила. В отделе кадров, если я не ошибаюсь….

Там и закадрила. Дописывать историю я стал уже в уме.

«…Взяв под руку, она вела его дворами и подворотнями. У травы на газонах был нерешительный вид – местами она блестела отмытыми локонами, а местами – пожухла до грязноватой сухости.

– Ты любишь футбол? – спросила она, глядя себе под ноги, украшенные черными, как ночь, туфельками.

– Ну, да.

– Нет, ты мне точно скажи, ты его любишь, или нет.

– Вообще, не очень.

– Я так и знала! – она отдалилась и картинно всплеснула руками, – Я так и знала! А на футбол, конечно ходишь, ведь так?

– Да, случается.

– Конечно, у футболистов такие попки аппетитные, и ножки крепенькие, просто загляденье, правда? – и снова этот испытующий взгляд.

– Вы…, ты… в каком смысле?

– А в том, что у меня такая шыгзаль, – она прибавила шаг.

– Что?

– Я – шыкса с непростой шыгзалью. Баба с судьбой, если говорить по-человечески. Если в толпе, огромной-преогромной, есть хоть один неподходящий мужчина, то он непременно уцепится мне за юбку. Или за трусы – всякое бывает, – она шла себе мимо газона, глядела под ноги и рассказывала обыкновенным своим насмешливым тоном, – Вот представь себе толпу высококачественных самцов, один краше другого, жеребцов из порнофильмов один другого элитней. А среди них затесался один такой, который мне категорически не годится. И вот кто, думаешь, однажды окажется в манечкиной койке? Кто?

– Вы к чему это? – он окончпопробовал улыбнуться, но улыбка получилась как приклеенная.

– Я к тому, что не быть нам с тобой счастливой семейной парой, милый мой птенчик, – она щелкнула его по сальному носу, – Не заведем мы с тобой деточек штук семнадцать и домика с клумбой у нас не будет.

Она говорила так, будто уже все у них обговорено было, и спланировано, будто знают он друг друга давным-давно, а тут вдруг все идет прахом, да так, что ей – не жаль ничуть.

– Почему? – спросил Голенищев, а в глаза его просочился испуг.

– Потому что ты футбол любишь.

– Нет, – сказал он, – Да…

– Вернее, ты его любишь, но не в том смысле, в котором меня бы устроило. Ты ножки спортивные разглядываешь, а потом приходишь в свою холостяцкую квартирку и мастурбируешь, как умалишенный. Ведь так?