Онлайн книга «Голубые цветочки»
|
— Я вас удивляет? — жеманно осведомилась девица. — Никоим образом, — ответствовал Сидролен. — Я есть ирокезка, — заявила девица, — и я этим гордится! — Ну что ж, есть чем. — Это есть ирония? — Нет, нет, я не иронизирую над ирокезами. — Я вас имела разбудить? — Я бы солгал, ответив отрицательно. — Значит, вы надо мной сердиться? — Голубушка, для чужеземки вы изъясняетесь чересчур вычурно. — А эта туристическая турбаза, вы наконец расположен говорить мне, где она есть расположена? Сидролен, прилежно жестикулируя, уточнил месторасположение данного объекта с точностью до десяти сантиметров. — Я вас благодарит, — отвечала ирокезская канадка, — и я вас просит простить за то, что я имела потревожить ваша сиеста, но мне говорили, что все французы такие любезнательные, такие услужительные… — Н-да, есть такое мнение… — Вот почему я и разрешилась… — Решилась! — Решилась? Но… как же… без префикса?! — А вы еще верите в префиксы? Так же искренне, как в любезнательность и услужительность моих соотечественников? Не слишком ли вы легковерны, мадемуазель? — О Боже! Да разве можно не верить французская грамматика?.. Такая нежная… такая чистая… очаровательная… обаятельная… замечательная… — Ну-ну, мадемуазель, не стоит лить слезы из-за пустяков. Лучше поднимайтесь ко мне на баржу да пропустите стаканчик укропной настойки, чтобы взбодриться. — Ах, вот оно что! Вы есть сатир! Меня также говорили это. Все французы… — Мадемуазель, поверьте, я… — Если вы, месье, надеетесь достигнуть своих грязных, гривуазных целей, расточая мне свои любострастные любезности, чтобы завлечь в свой вероломный вертеп меня, бедную простушку, нет, более того, — бедную ирокезушку — то вы глубоко заблудились, месье, да, вы глубоко заблудились! И, круто развернувшись, юная девица вскарабкалась на косогор, выставив при этом на обозрение весьма гармонично развитую мускулатуру своих нижних конечностей. — Еще одна канадка, которой мне больше не видать! — прошептал Сидролен. — А ведь сколько я их перевидал, этих канадок, — целые кучи докучных канадок — канадки-загадки, канадки-верхоглядки, канадки-ретроградки, канадки-психопатки, но все, как одна, в куртках без подкладки: а, впрочем, что ж тут странного, — ведь вижу-то я их летом. Или по весне. Или по осени. Эх, не сообразил, что бы мне сказать ей: какой, мол, нынче погожий осенний денек! — может, она хоть на это не рассердилась бы. Он зашел в кубрик глянуть, который час, и в результате сего демарша вновь разлегся на своем шезлонге, дабы достойно завершить прерванную сиесту. Когда он вновь открыл глаза, то узрел вокруг все, что видел каждый божий день: стены своей спальни, стрельчатое окно, едва пропускавшее свет, и скорчившегося в ногах постели, на охапке соломы, верного пажа Пострадала в окружении нескольких псов, причем все они носили имена: Ату, Фас, Апорт, Улюлю и Прочь. Привычное это зрелище сильно утешило герцога, и он, поднявшись с постели, разбудил всю компанию пинками, чем вызвал хныканье одного и лай других. Облегчив душу утренним патерностером, а мочевой пузырь — на лестнице, герцог направился в часовню, дабы прослушать там мессу, отправляемую его капелланом Онезифором Биротоном. Онезифор Биротон был, что называется, аббат-наставник: стоило герцогу наставить ему синяк, как аббат наставлял ему два; вот почему герцог горячо любил своего духовного пастыря и нынче утром спешил потолковать с ним о нескольких весьма важных вещах. Не успел аббат Биротон отмессироваться, как герцог д’Ож потащил его к купели, где и сказал: — Слушай меня внимательно, Онезифор, у меня появилось множество забот, коими я намерен поделиться с тобой по секрету. — У вас были неприятности в столичном городе Париже? — Не о том речь, — ответил герцог раздраженно. — А, кстати, ты что-то разнюхал или это просто домыслы? — Хм… хм… — хмыкнул Онезифор. — Должен вам сказать, что за время вашего отсутствия дочери ваши упорно вели себя спокойно и достойно. — Ладно, ладно, об этом позже. А сейчас я хочу задать тебе три вопроса, а именно: primo — что ты думаешь о снах, secundo — что ты думаешь о языке животных, и tertio [19] — что ты думаешь о всеобщей истории в общем и об общей истории в частности? Я слушаю. — Хм… хм… — хмыкнул Онезифор. — Distinguo [20] … — Никаких «Distinguo»! — гаркнул герцог, топнув ногой. — Слыхал? Никаких там «Distinguo», никакой диалектики, хватит с меня этой мути! Я желаю ясности! Слушаю тебя! — Хм… хм… — хмыкнул Онезифор. — Но я не могу ответить на все три вопроса одновременно: моя речь, как и всякая человеческая речь, линейна. — Не пойму, к чему ты клонишь. — А вот к чему: мне следует ответить сперва на один вопрос, потом на второй и, наконец, на последний. С какого вам желательно начать? — Со второго. — Optime! [21] А какой был второй вопрос? — Ах ты, осел тупоумный, ты уже перезабыл мои вопросы? Может, тебе еще угодно, чтобы я их повторил, а, дурья башка? И герцог сопроводил свои слова метким ударом, заехав аббату в правое ухо. На что аббат отвесил герцогу три плюхи — с пылу по рылу, с жару — еще пару. — Ну ладно, — сказал герцог д’Ож, выплюнув резец, — начинай с любого. Например, с первого. — Я забыл не ваши вопросы, а их порядок. — Тогда начинай с какого сам хочешь. — Я начну со снов. — Прекрасно! Говори, что ты думаешь о снах. — Одни из них посылает Господь, другие — диавол. — А ты, случаем, не из альбигоев? — Никоим образом, мессир; вот послушайте, сколь католично я лично рассуждаю: существует два рода снов, одни посылает Господь, другие — диавол. — А как их различить? — О, это и слепому видно. — Как, я тебя спрашиваю? Каракатица ты вонючая, как ТЫ их различаешь? Я вот их не различаю. — А между тем это очень легко. Если вы видите небеса, ангелов или даже просто пташек — при условии, что это не ночные пташки, — то сон сей ниспослан Господом, если же вы видите языки пламени, чертей или даже просто всяких ползучих тварей, особливо змей, значит, сон сей исходит от Диавола. — Да я никогда ничего такого не вижу. |