Онлайн книга «Метро 2035»
|
Шагали особым туннельным шагом – полуторным, куцым – так, чтобы ровно на шпалы попадать. Надо много пройти, пока ноги такому научишь. Те, кто на станциях сидит, так не умеют, сбиваются, проваливаются. – Ну а ты, что, дед… Один? – Один. Весь свет уходил вперед, и не разобрать было, что там у старика на лице. Ничего, наверное: борода да морщины. Прошагали еще с полста шпал. Ранец с рацией стал наливаться тяжестью, напоминать о себе. Взмокли виски, спина потекла. – Была жена. На Севастопольской. – Ты на Севастопольской аж живешь? – Раньше – да. – Ушла? – почему-то Артему это показалось самым вероятным. – Жена? – Я ушел. Чтобы книгу писать. Думал, книга важнее. Оставить после себя что-то хотел. А жена все равно не денется никуда. Понимаешь? – Ушел от жены, чтобы писать книгу? – переспросил Артем. – Это вообще как? И она… Отпустила тебя? – Я сбежал. Вернулся – а ее нет уже. – Ушла? – Умерла. Артем перебросил баул с химзой из правой руки в левую. – Не знаю. – А? – Не знаю, понимаю, или нет. – Понимаешь-понимаешь, – устало, но уверенно сказал старик. Артему было вдруг страшно. Страшно сделать что-то необратимое. Дальше шпалы считали молча. Слушали урчащее эхо и далекие стоны: это метро переваривало кого-то. * * * Сзади опасности не ждали; вперед – всматривались, пытались засечь в туннеле, в колодце с чернилами, ту легкую рябь на поверхности, вслед за которой выхлестнется, вылезет наружу что-то жуткое, безымянное. А затылком – не глядели. Напрасно. Скрип-поскрип. Скрип-поскрип. Тихонько так вкралось оно в уши, постепенно. И заметно стало только тогда, когда уже поздно было оборачиваться и выставлять стволы. – Эу! Если бы хотели их сейчас в спину свинцом толкнуть, положить лицом на гнилые шпалы, могли бы и успели. Урок: в трубе нельзя о своем думать, приревновать может. Забываешь, Артем. – Стоять! Кто?! Ранец и баул повисли на руках; помешали прицелиться. Выкатила из темноты дрезина. – Эу. Эу. Свои. Это был тот караульный, котангенс. Один на дрезине, бесстрашный человек. Бросил пост и покатил в никуда. Дурь его погнала. Какого черта ему нужно? – Ребята. Я подумал. Подбросить, может. До следующей. И он улыбнулся им обоим самой лучшей своей улыбкой. Щербатой и растрескавшейся. Спина, конечно, просила ехать, а не пешком тащиться. Изучил благодетеля: ватник, залысины, под глазами набрякло, но сквозь прокол зрачка – свет идет, как из замочной скважины. – Почем? – Обижаешь. Ты же Сухого сын, да. Начстанции. Я за так. За мир во всем мире. Артем встряхнулся; ранец подпрыгнул и половчее оседлал его. – Спасибо, – решился Артем. – Ну дак! – обрадовался караульный и замахал руками, как будто разгоняя годами накуренный туман. – Ты же большой мальчик, сам должен понимать тонкости! Тут без штангенциркуля никак! Он не затыкался до самой Рижской. * * * – Привезли нам говнеца? Первым – вперед дозорных – их встречал остриженный скуластый парняга со свернутыми ушами. Глаза его были прорезаны чуть наискось, но цвета были цементного, как небо. Кожанка на нем не сходилась, а через распахнутую рубаху из-промеж кудрей и синих рисунков с креста смотрел спокойно и уверенно довольно крупный Иисус. Между ног у парня было надежно зажато жестяное ведро, а через плечо висела сума, и он по этой суме похлопывал, чтобы она издавала соблазнительное позвякивание: – Лучшую цену дам! – а звенело жиденько. В прежние времена над этой станцией находился Рижский рынок, на всю Москву знаменитый дешевыми розами. После того, как завыли сирены, людям дали еще семь минут, чтобы понять, поверить, нашарить документы и добежать до ближайшего спуска в метро. И ушлые цветочники, которым тут было всего два шага, набились внутрь первыми, локтями распихивая прочих гибнущих. Когда встал вопрос, чем жить под землей, они открыли герметические двери, растолкали навалившиеся снаружи тела, и вернулись на свой рынок за розами и тюльпанами; те пожухли уже, но для гербария были пригодны вполне. И обитатели Рижской долго еще торговали засушенными цветами. Цветы были подпорчены плесенью и фонили, но люди брали их все равно: ничего лучше в метро не найти. Ведь им надо было и любить дальше, и скорбеть; а как это делать без цветов? На сушеных розах, на памяти о еще вроде только вчерашнем и уже бесповоротно сгинувшем счастье – Рижская расправила крылья. Но новых цветов растить под землей было нельзя: цветы – не грибы, не люди, им солнце подавай. А рынок над станцией, хоть и казался неисчерпаемым, иссяк. Кризис случился. Рижанам, привыкшим уже к красивой жизни, полагалось бы перейти на урезанный рацион и вообще жрать крыс, как прочим бедолагам на обыкновенных и ничем не благословленных станциях. Но деловая хватка их спасла. Поразмыслили над возможностями, оценили преимущества своего расположения, и предложили северным соседям сделку: выкупать излишки свиного навоза, чтобы дальше уже самим торговать им, сбывая как удобрение всем тем станциям, которые культивировали шампиньоны. На ВДНХ предложение приняли: этого-то добра там имелось в избытке. И Рижская, угасающая уже, посеревшая от подступающей нищеты, обрела второе дыхание. Новый товар пах, конечно, не так, зато был надежней. А в нынешнюю трудную эпоху выбирать не приходилось. – Ребят, вы что, пустые? – разочаровался в гостях стриженый парень, коротко втягивая носом воздух. Тут подлетели, чуть припоздав, другие такие же с ведрами – гурьбой, наперебой выкрикивая: – Говнеца! – Говнеца нету? Хорошие деньги! – Пульку за кило дам! Платили тут, как и везде в метро, патронами от «калаша», единственной теперь твердой валютой. Рубли еще в самом начале потеряли смысл: чем их подкрепить в мире, где честное слово ничего не стоит и государства нет? То ли дело – патроны. Купюры давно в папиросы скрутили и скурили; крупные ценились больше мелких – они почище были, углились лучше и смолили не так. Монетами играли дети победней, кому гильз не досталось. А настоящая цена у всего теперь была – в пульках, как любовно звали патроны. Патрон за килограмм на Рижской – а где-нибудь на Севастопольской кило уже все три стоит. Не каждый этим делом, конечно, заниматься станет. Ничего: конкуренции меньше. |