Онлайн книга «Мертвые сраму не имут»
|
Под смех публики Максимилиан скрылся, а на сцене возник высокий тощий его сын Одольф, одетый примерно так же, как и царь-отец, но только несколько скромнее, шапка беднее, похуже. – Сын Максимилиана Одольф, – объявил Акатьев. – Что о нем можно сказать? В целом хороший парень. Но, к сожалению, безвольный, слабый характером. Но невероятно добрый. Даже удивительно, как у такого папы мог вырасти такой замечательный наследник. Потом через сцену прошел и галантно раскланялся непонятно что за персонаж: в картонных латах, одной рукой он держал бутафорскую шашку, другой – что-то напоминающее щит. На его голове возвышалось нечто, напоминающее кастрюлю. По замыслу устроителей действа это был шлем… – Аника-воин! Так, под смех и аплодисменты зрителей, прошли все герои этого праздничного представления: рыцарь Брамбеус, маршал-скороход, старший гробокопатель. Гурьбой прошествовали пажи, стража. Последней шла Смерть. Она была в тряпье и с косой. Остановившись на середине сцены, она несколько раз взмахнула косой и церемонно поклонилась на три стороны – всем зрителям. После представления всех героев сцена какое-то время пустовала. До зрителей доносились только звуки шагов бегущего человека. И, наконец, на сцену выбежал запыхавшийся маршал-скороход. Он оглядел зал и поздоровался со зрителями: – Здравствуйте, господа сенаторы! После веселых восторженных аплодисментов он продолжил: Не сам я сюда к вам прибыл, А прислан из царской конторы. Уберите все с этого места вон И поставьте здесь царский трон. Прощайте, господа! Сичас сам царь прибудет сюда. Стража, слуги, пажи и воины торопливо убирают разбросанный по сцене хлам, затем, все вместе, вносят на сцену нечто громоздкое, напоминающее причудливый царский трон, и удаляются. И тут же на сцену выходит сам царь Максимилиан и обращается к публике зала: – Вопрос вам, господа сенаторы! За кого вы меня считаете? За инператора русского Или за короля французского? Я не инператор русский, Не король французский. Я есть грозный царь ваш Максимилиан. Шибко силен, по всем землям славен, И многаю милостью своею явен. На сцене продолжает идти действие. Врангель тем временем повернулся к сидящему рядом Кутепову: – Молодцы! Ничего не скажешь! – полушепотом одобрительно сказал он. – Это кто же такое сочинил? – Не знаю. Народная, объявили, пиеса. Должно, сам Акатьев и сочинил. Он у нас ба-альшой выдумщик, на все руки мастер: и архитектор, и музыкант, поди, и пиесы сам сочиняет. – Это тот, который памятник здесь, в Галлиполи, удумал поставить? – Он самый. – Какой удивительный народ. В боях, за военными хлопотами, не досуг было проявлять свои таланты, – и после коротких раздумий добавил: – Я уж думал, оторванная от родной земли армия пребывает в унынии и тоске. Ан нет! Живет! Чувствую, боевой дух пока сохраняется. Действие на сцене продолжалось. Царь Максимилиан, оглядывая приготовленный для него трон, указывает на него рукой и с удовлетворением говорит: – Воззрите на сие предивное сооружение, Воззрите на его дивные украшения! Для кого сия Грановита палата воздвигнута? И для кого сей царственный трон На превышнем месте сооружен? Не иначе, что для царя вашего. Сяду-ка я на оное место высокое И буду судить свово сына непокорного По всей царской справедливости. Под смех зала Максимилиан, кряхтя, взбирается по лестнице на вершину трона и там усаживается. Поболтав от удовольствия ногами, продолжает: – Подите в мои царские белокаменны чертоги И приведите ко мне разлюбезного мово сына Одольфа. Нужно мне с ним меж собой тайный разговор вести. Пажи хором, в один голос, отвечают: – Сей минут идем, И Одольфа приведем! Сделав саблями замысловатые движения, они, пятясь задом, спускаются в зал. В конце зала, у самого выхода, стоял Одольф, укутанный в конскую попону, чтобы его не узнали и не увидели в сумеречном свете зрители задних рядов. Пажи сняли с Одольфа попону и под руки провели через весь зал на сцену. Там они поставили его перед троном на колени. Пажи встали по бокам с обнаженными саблями. Одольф воздел глаза вверх, туда, где на вершине трона восседал Максимилиан: – О, преславный Максимилиан-царь, Разлюбезный мой родитель-батюшка! Бью тебе челом о матушку сыру землю: Зачем любезного свово сына Одольфа призываешь? Или что делать ему повелишь-прикажешь? Максимилиан: – Любезный Одольф, сын мой! Не радостен мне ныне приход твой: Ныне я известился, Что ты от наших кумерических богов отступился И им изменяешь, А каких-то новых втайне почитаешь! Страшись мово родительского гнева, Поклонись нашим кумерическим богам! Одольф встает с колен и с пафосом произносит: – Я ваши, отец-царь, кумерические боги Повергаю под свои ноги! А верую я в Господа Иисуса Христа И изображаю против ваших богов Знамение креста! (Крестится и крестит зал.) Содержу и содержать буду его святой закон! Пажи от таких слов в ужасе падают на пол. Царь Максимилиан в гневе топчет ногами трон, что-то кричит. Но его слова тонут в громе аплодисментов. Занавес закрыли. На просцениуме вновь появился подпоручик Акатьев. Тоном судьи он коротко сообщает: – Я ведь предупреждал вас, что царь Максимилиан не только жадный, но и очень жестокий. За то, что сын его отступил от кимерической веры и принял и полюбил новую веру, справедливую, православную, царь Максимилиан решил казнить Одольфа. Где-то за сценой что-то грустное заиграл корпусной духовой оркестр. Солдаты вновь раздвинули тяжелый занавес. Одольф перед смертью прощается с белым светом: – Прощай, родимая земля, Прощайте, родные поля, Прощайте, солнце и луна. Прощай, весь свет и весь народ… Одольф кланяется своему отцу: – …и ты прощай, отец жестокий! И под сабельным ударом маршала-скорохода Одольф ничком падает на землю. Но справедливое возмездие настигло Максимилиана. Он слышит высоко над собой громкий стук, затем жуткий женский вой. Максимилиан поднимает вверх лицо и кричит: |