Онлайн книга «Мертвые сраму не имут»
|
Слащев еще немного походил, прислушиваясь к чему-то. Неподалеку, на кухне, тихо звенела посуда, и Нина о чем-то переговаривалась с Пантелеем. Решившись, он проскользнул в другую комнату, осторожно косясь по сторонам, бесшумно открыл дверцу шкафчика, стал торопливо там шарить среди всякой домашней мелочи. То, что искал, нашел не сразу. Наконец, зажав в руке что-то маленькое, невидимое, он закрыл дверцу шкафчика и обернулся. В двери комнаты стояла Нина и строго на него смотрела. Слащев сник. – Ну, что? Что ты так смотришь? – зло спросил он. – Тебя что, за мной следить приставили? Нина протянула руку: – Дай! – Что? В чем ты меня подозреваешь? – Ты клялся мне! – Один раз! Всего один раз, Нина! – Ты хорошо знаешь, чем это кончается. Отдай! – Нет! Клянусь, только один раз! Только один! И все! Навсегда! – Слащев уже не требовал. Он унизительно и жалобно просил: – Ты же знаешь меня! Я смогу! Я уже пять месяцев продержался! – И сейчас не надо, Яша! Не надо, миленький! Умоляю! Возможно, они на это и рассчитывают? Нина подошла к нему, одной рукой обняла, второй вынула из его руки небольшой пакетик. Он покорно разжал ладонь и обессиленно склонил голову на ее плечо. – Тяжко мне, Нина! – с болью в голосе сказал он. – За что они так со мной? На следующий день, тщательно выбритый, бодрый, он снова обложился бумагами, стал что-то писать. – Прекратил бы ты, Яша, всю эту тяжбу. Они сильнее. – Правда сильнее! Я добьюсь суда над ними. – Что такое правда? Ты добьешься только еще больших неприятностей. Не зря ведь говорят: не судись с богатым. – Так говорят дураки и проходимцы. Я ни в чем и никогда не запятнал своего мундира и хочу потребовать лишь малости: разобраться в этом деле и всенародно заявить о моей невиновности. Они отменят этот унижающий мое достоинство приказ. Я добьюсь этого. Со мной они не смеют так поступить! Нина с какой-то доброй бабьей жалостью и сочувствием тихо сказала: – Ну пиши, чего уж там! Только пустые это хлопоты, Яша, – и вышла. Успокаиваясь и перебирая в памяти все касающееся этого его повторного увольнения, он снова продолжил какое-то время ходить по комнате, затем опять присел к столу. Написал о том, что на Суде Чести не присутствовал и ничего о нем не знал: «Я не допрашивался и не давал показаний, мне не дано было право отвода лиц, которых я сам неоднократно обвинял. К тому же никакому Суду Чести я не подлежу еще и по той причине, что еще задолго до него был уволен в беженцы. Помимо всего прочего, я – Георгиевский кавалер, и в связи с этим могу быть лишен мундира только со снятием с меня этого ордена, который был пожалован мне не генералом Врангелем, а Государем Императором», – написал Слащев и отложил ручку. Вспоминал, не упустил ли еще чего. Снова взялся за перо: «В Приказе сказано, что мой поступок недостоин русского человека. Обсудим! Я не знаю, какой мой поступок так разгневал господ судей. Но я тот самый русский человек, кто с горстью солдат-храбрецов в мае девятнадцатого освободил от большевиков Крым и позже удерживал его, давая приют бежавшим из Новороссийска. Лишили же меня права ношения мундира те, которые провозгласили Крым неприступной крепостью, но, имея почти равные с противником силы, довели своими действиями российские войска до позорного бегства из Крыма. Как русский человек, я заявляю, что пребывание таких людей в Русской армии даже сейчас, когда она находится на чужбине, вреднее для всего дела, что инкриминируется судом мне». Слащев отложил перо, задумчиво ходил по комнате. Заглянул в соседнюю комнатку, Маруся по-прежнему спала. Снова вернулся к столу: «Льщу себя надеждой, более того, настаиваю на том, чтобы вы, генерал Врангель, нашли в себе гражданское мужество сознаться в своих ошибках и отменили свой нелепый приказ. Требую, чтобы вы предали суду всех тех, кто допустил столько незаконных и бездумных действий, приведших армию к разгрому. Остаюсь уволенный от службы, но продолжающий работать на пользу нашей Родины Я. Слащев-Крымский». Последующие несколько дней Слащев каждодневно посещал штаб Русской армии в надежде передать письмо и объясниться с Врангелем. Врангель не нашел времени для встречи с ним. Его письмо также не приняли. Он устал от этих унизительных хождений и, отчаявшись, уходил из штаба с твердым решением больше никогда сюда не возвращаться. В коридоре он увидел торопящегося по каким-то делам Шатилова, остановил его, попросил объяснений. – Чего вы добиваетесь? – недружелюбно спросил Шатилов. – Главнокомандующий более не считает необходимым встречаться с вами. Его ознакомили с вашим возмутительным письмом, которое вы изволили направить господину Юреневу. В нем бездоказательная ложь. – Так считаете вы? – Так считает главнокомандующий. – Я изложил свою точку зрения и подкрепил ее довольно убедительными фактами. – Ну и живите со своей точкой зрения, – раздраженно сказал Шатилов. – Кому интересно перетряхивать старое белье? Мы пытаемся выстраивать будущее. – Если не проанализировать прошлое, трудно ждать успехов в будущем. – Вы – демагог, с вами трудно спорить, – сухо сказал Шатилов и, немного поразмыслив, сказал: – Ну, хорошо. Допустим, главнокомандующий, поступившись своими убеждениями, все же отменил бы свой приказ. В чем я совершенно не уверен. Ну и что из того? – Я буду требовать нового суда. Общественного и гласного. – Над кем? – Над главнокомандующим генералом Врангелем и над всеми теми, кто своими неразумными действиями довел армию до бесславного разгрома. Я это докажу. – Послушайте, Яков Александрович! – как с больным, совсем по-другому, ласково и участливо, заговорил Шатилов. – Ну зачем вам все это? Тратите свои силы и время, отбираете его у других. Не будет никакого суда, потому что война не закончена. А потом, когда мы вернемся в Россию, кто посмеет судить победителей? Или вы не верите в нашу победу? Я – верю. Прощайте! – и Шатилов пошел по коридору. – Павел Николаевич! – окликнул его Слащев. – Вы все же отдайте мое письмо Врангелю! – и он протянул Шатилову конверт с письмом. – Может, он еще одумается? – Не могу! Не велено! – уже издали, не оборачиваясь, ответил Шатилов и торопливо зашагал по коридору. Слащев еще какое-то время стоял с протянутым конвертом, провожая взглядом Шатилова. – Лакей, – зло прошептал он ему вслед. И громче добавил: – Холуй! Потом медленно повернулся и неторопливо пошел к выходу. У двери, ведущей на улицу, заметил урну для мусора. Остановился. И после коротких размышлений бросил в нее письмо. |