Онлайн книга «Семейное дело»
|
Как будто в первый раз. Готовый услышать что угодно, но жаждущий услышать… – Ты поднимешься ко мне? – тихо спрашивает Лера. – С радостью. – Тогда пойдём. – Она берёт его за руку, поворачивается спиной и начинает подниматься по скрипучей лестнице. – Пойдём… * * * – Брателло! В ответ – тишина… Нет, на самом деле ответ Газону пришёл в виде бодрого храпа, который Шапка расслышал ещё на лестничной площадке. – Брателло! Храпящая тишина. – Брателло, мля, вставай, давай, поднимайся! Николай Матвеевич Столяров, интеллигентный слесарь «Озёрскводоканала», жил в скромной однокомнатной квартире, доставшейся ему после развода. Уходя от некогда успешного инженера, жена прихватила с собой всё самое ценное, включая машину и сбережения, но Николай Матвеевич не жаловался и злодейку не проклинал – всё-таки супруга взяла на себя заботы о двоих детях, а это дорогого стоило. И, разумеется, слесарь Столяров аккуратно перечислял бывшей жене алименты со скудного жалованья. А вот оставшиеся деньги тратил по своему усмотрению. К сожалению, как правило, «усмотрение» означало полбутылки крепкого алкоголя на ночь и немного в процессе дня. Приняв дозу, Николай Матвеевич беспробудно спал до будильника, открыть входную дверь был в полном несостоянии, однако такая мелочь не могла остановить Шапку. Среди выданных шасом артефактов присутствовала и универсальная отмычка, с помощью которой Газон, ничтоже сумняшеся, и проник в квартиру. А вот дальше начались серьёзные трудности, поскольку отмычки для спящего слесаря у дикаря не было, а просыпаться под воздействием криков и крепкой тряски за плечо Столяров решительно отказывался. – Глаза продери, брателло, мля, в натуре! – Э? Первый осмысленный вопрос изрядно приободрил Шапку. – Наконец-то, мля, ты со мной или здесь? – На работу? – В магазин. – Дагестанский есть? – тут же осведомился Николай Матвеевич и просительно добавил: – Только настоящий, Люсенька, у меня от палёного изжога делается, ты же знаешь. – Мля… Дикарь понял, что совершенно напрасно упомянул привычную слесарю точку, и рявкнул: – Подъём, боец! Тревога! Поскольку знал, что челы, прошедшие службу в имперской армии, на такую команду реагировали машинально. И в самом деле – подействовало. – Мля… – Столяров уселся на кровати, кулаками потёр глаза и неуверенно огляделся: – Что? – Газы! – Какие газы? – Наконец-то, – выдохнул Шапка. – Выпьешь? – Так и знал, что это сон. – Какой сон? Бутылка ваще настоящая, не палёная, даже не польская, мля, мне шас-жадюга специально из Питера заказывает, так что пей, не вороти нос, может, проснёшься… Сука! Николай Матвеевич повалился на подушку: – Это сон… – Подъём! – Газон схватил слесаря за плечо и резко дёрнул вверх, не позволив достичь вожделенной подушки. – Ты меня не узнал, что ли? – Кто здесь?! – Столяров подскочил и, не обращая никакого внимания на опешившего дикаря, уставился в темноту. Губы его дрожали, тощее белое тело била крупная дрожь, впалая грудь ходила вверх-вниз со скоростью поршня. – Кто? И только сейчас Шапка сообразил, что забыл отключить артефакт морока, и потому совершенно невидим для хозяина квартиры. – Мля… – Галлюцинации! – Слесарь метнулся в туалет. – Да стой ты! – Газон с трудом не влетел в захлопнувшуюся перед носом дверь, выругался и мягко произнёс: – Это я, Сигизмунд Феоклистович Левый, твой друг. – Откуда? – Ты дверь забыл закрыть. – Откуда ты здесь взялся? – Дело важное. – А ты правда есть? – Могу дать пощупать. – За что? – За руку. – Лучше за палец. – Как? – Я дверь приоткрою, а ты в щель палец сунешь. – Делай. Из-за двери послышался шумный выдох, после чего створка чуть приоткрылась, и дикарь медленно просунул в щель палец. За палец потрогали. – Ну? – Это ты? – Мля, брателло, а кто же? – Газон нервно хохотнул. – Ты ваще меня напугал, в натуре. Я тебя бужу, а ты не будишься, я тебя бужу, а ты на меня смотришь и не видишь, мля… – Мне показалось, что никого не было, – извиняющимся тоном произнёс Николай Матвеевич. – Это всё коньяк, – убеждённо произнёс дикарь. – Лучше вискаря хлебни. – Лучше я ничего хлебать не стану, – решил слесарь. И осведомился: – Ты чего тут? – Документ про тебя нашёл, – перешёл к делу Шапка. – Из полиции, наверное, потому что целая папка лежит, а на ней твоя фамилия. Так что теперь полицейские про тебя забудут, а ты мне будешь должен за такое благодеяние, мля. – Из какой полиции? – Хозяин квартиры пошире раскрыл дверь, несколько секунд таращился на лицевую обложку папки, которую дикарь выставил в щель, после чего хмыкнул: – Так то не про меня, друг мой, а про отца моего, про Матвея Дмитриевича Столярова, написано. – Папаша твой тоже поднадзорным числился? – Отец мой герой войны, между прочим, партизаном здесь был, едва под расстрел не угодил, а потом на фронт подался, два года себе прибавив, и до Берлина дошёл. А я… – Столяров махнул рукой. – Пошли на кухню. – И, усевшись за колченогий стол, поинтересовался: – Откуда она у тебя? – На пустыре нашёл за музеем, – шмыгнул носом Газон. – Я там спать пристроился, а потом смотрю – папка. И фамилия твоя, как будто, я и вспомнил. – Что вспомнил? – Про тебя. – А-а… – Слесарь перелистнул несколько страниц, посмотрел на фотографии, грустно улыбнулся: – Отец у меня настоящим героем был. – Так давай за него выпьем, – с энтузиазмом предложил дикарь. – Ты пей. – За Ивана? – За Матвея. – Можно и так. – Последнее интервью. – Николай Матвеевич добрался до пожелтевшей газетной вырезки. – Я тогда рядом сидел, когда отец его давал. Рассказывал, а мы слушали: я и корреспондент. Память… – Мне папаша тоже много чего рассказывал, – не стал скрывать Газон. – Только всё больше за жизнь. В смысле, где как повернуться, куда рыпнуться, а когда затаиться. – Отец ваш прагматиком был. – Не, нормальным. – Газон снова приложился к «непалёной» бутылке. – Баб любил. |