Онлайн книга «Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 1»
|
Саша – а дальше? Пусто. Она судорожно обшарила всю свою такую маленькую память. Пусто. Хотя… документы? В кармане куртки лежал бумажник, обвязанный грязной ленточкой. Она раскрыла его – но там были только три медных ключа на толстом колечке с выгравированными знаками и несколько засаленных и обтрёпанных игральных карт. И ещё – маленькая, в указательный палец длиной, дудочка из коричневатого дерева. Смешно… Тем не менее она почему-то знала, что ничего важнее этого в мире не существует. По крайней мере, для неё. Ещё в бумажнике нашлись три пятитысячные бумажки. Вот для этого в памяти место нашлось, с каким-то неудовольствием подумала она, на эти деньги можно один раз поесть: сытно, хотя и не очень вкусно. А ещё во внутреннем кармане она нащупала рукоятку револьвера… Что-то сработало внутри. Даже не в голове, а в плече или в локте. Рука отдёрнулась от находки и быстро скользнула в боковой карман, как в нору. Рука что-то знала. И это знание – зелёного цвета облако – поползло было от плеча вверх, но вдруг бросилось в ноги и заставило встать, встать немедленно – и смываться отсюда подальше. Здесь было, оказывается, самое опасное место… Она уже заходила за угол, когда позади хлопнула подпружиненная дверь, всхлипнула отключаемая сигнализация машины (откуда она это помнит?.. неважно…) и чей-то очень знакомый голос произнёс, заканчивая начатую ещё на лестнице фразу: – …и сразу назад. Вряд ли это она, но – убедиться никогда нелишне. Отзвони мне, понял? – Да понял, чего тут. Только всё равно какой-то херней занимаемся, Стас, ей-богу… – Ладно, не ной. На обратном пути к Дубу заедь, пива "Миллер" возьми пару упаковок… Хлопнула дверца, мягко заработал мотор. Саня, ковыляя, обогнула дом чуть раньше, чем тронулась с места машина и водитель мог бы заметить её. Но сейчас он выедет из двора – и она окажется перед ним, как заяц в нетоптаном поле… Торопясь успеть, Саня взобралась по лестнице – семь ступенек! – вверх и успела закрыть за собой дверь. Сквозь зарешёченное окошечко она увидела машину: серую, хищную, низкую, быструю. Похожую на махогона. Она отступила вглубь помещения и налетела на какую-то толстую старуху. Старуха сильно пихнула её и выругалась. – Простите… – прошептала Саня. – Чего "простите"! Чего "простите"! Понаехало вас, тварей… – Ты как заругалась-то, Викторовна? – укорила её другая, в вязаной шапочке и очках. – Не стыдно тебе? – Мне ещё стыдно, скажешь тоже! Вон – шастают по подъездам да по чердакам! Звонют тут: беженцы, мол, на кусочек хлеба – а сами глазами зырк да зырк… Ну, я-то сразу поняла, каки они таки беженцы. А деньги-то наши пенсионные им все и уходют, тут мне в собесе добры люди объяснили, как есть… Саня, внезапно ослабев, прислонилась к стене. Она только что, полминуты назад, чудом избежала чего-то, что могло быть пострашнее смерти. Осознание этого ещё не пришло полностью, но уже начало проникать в поры воображения. – Эй, девка, ты чего так побелела? – спросила старуха в шапочке. – Правда беженка, что ли? Саня покачала головой. В глазах странно двоилось. – Да наркоманка она, по глазам видно, – сказала толстая Викторовна. – Пошли, пошли, Клавдея, добрая ты уж больно… И старуха в шапочке дала себя увести. Очередь в кассу смотрела на Саню неодобрительно. – Так, – сказала женщина за окошком и встала. – Вам чего, гражданочка? – Она ж больная, – сказал кто-то в очереди. – Видно же. Позаражает всех. – Я… заблудилась… – с трудом преодолевая дрожь, сказала Саня. – У меня… нога болит. Очень болит. – А, так ей травпукт нужен! – будто бы обрадовался кто-то. Они все, кто стоял в очереди, вдруг слились для неё в одно существо. Не то чтобы злое, не то чтобы доброе… – Травпукт, голубушка, в соседнем дворе. Выйдешь сейчас, повернёшь направо, там гаражи будут, пройдёшь – и увидишь ворота, а на воротах написано… За воротами стояла машина без колёс – просто на каких-то чурбачках. Возле машины сидели двое в белых халатах и курили: белёсый парень с редкими волосами и молодая горбоносая женщина в высоком крахмальном колпаке. – О! – сказала она. – Клиент созрел. Проходи, красавица, раздевайся… В тёмном тесном коридорчике пахло сильно и как-то полузнакомо. Перед дверью с надписью "В уличной обуви не входить!" стояли две пары очень старых тапочек. Саня, с трудом дотянувшись до шнурков – колено совсем не гнулось, – сняла свои ботинки и вошла в кабинет. Там сидела ещё одна женщина, пожилая. – Вон, раздевайся, – показала она за ширму. Там стояла рогатая металлическая вешалка. Саня сняла куртку. Посмотрела на себя. На ней натянут был чёрный свитер – весь в дырах, будто опалённый. Она сняла и свитер. Под свитером оказалась бесформенная полотняная рубашка, не слишком свежая, но и не так уж сокрушительно пострадавшая. Вошли те, что курили. Парень уселся за стол, женщина в колпаке отошла к окну. – Слушаю, – сказал парень. – Нога болит. – А что именно? – Колено. – Травма была? – Не помню. – Как так? Пьяная была? – Не знаю. Я вообще мало что помню. – Вот как здорово. Как хоть звать-то, можешь сказать? – Александра. – Ну, хоть что-то… Ладно: фамилия-имя-отчество. – Фамилию не помню. Парень отложил ручку, которой собирался писать. – Как это? Саня пожала плечами. – А документы есть? – Нет. Были бы – сама бы посмотрела… – Так. А живёшь где? – Не знаю. Я в себя на скамейке пришла. – Постой. Что же ты раньше-то делала? Саня нахмурилась. – Кажется, училась. Смутно что-то такое… пробивается. – Та-ак. Имя, значит, Александра… лет сколько? – Девятна… А какое сегодня число? – Нормально. Шестнадцатое апреля. Год не нужен? – Апре… апреля? – Шестнадцатое апреля девяносто седьмого года. Тысяча девятьсот. – Да-да… Так… я помню – был февраль… суббота… кажется, восьмое. Да, восьмое. Мы поехали в деревню, потом обратно, была пурга… приехали – и тут сказали, что сгорело общежитие… – Пал Сергеич, – сказала вдруг пожилая, – точно: восьмого февраля пожар был в педучилище. У моей соседки там дочка учится. – Вот что-то выясняется, – сказал Пал Сергеич. – Значит, учащаяся педучилища Александра… не вспомнила? |