Онлайн книга «За право летать»
|
– Не понимаю! Они шли и бросали камушки в стекла. Во второй, в третий этаж. Стекла иногда разбивались, и тогда они принимались гоготать. А на улице никого, только милицей… полицейский патруль – им навстречу. И вы можете себе представить: полицейские уступают дорогу этим хулиганам, берут под козырек и идут дальше как ни в чем не бывало! Я не выдержала, догоняю их… – Кого? – с ужасом спросил Адам. – Полицейских. Говорю: как же так, хулиганство… Как они на меня посмотрели – словно я большая говорящая мышь. И молча пошли дальше. Молча, понимаете? – Понимаю, – сказала Вита. – Еще как понимаю. У них же приказ. Даже если будут бить их самих… Густочка так удивилась, что даже замолчала. – Я сейчас попробую объяснить очень понятно, – сказала Вита. – С воскресенья у этих мальчишек шли выпускные экзамены. Каждый из них доказывал, что в бою именно его подстрелят не сразу. Но что подстрелят обязательно – они все точно знают. Они сдали экзамены на право быть убитыми, даже не просто убитыми, а – в пыль, в атомы… Хоронить обычно нечего. А они пацаны. Им стекла бить нравится. Девочек за косички дергать. Ничего взрослого они уже не успеют. – Виточка, ну, это же преувеличение… – Не успеют! Я тебе статистику показывала. А им хочется. Бывает, конечно, всякое, особенно когда ребята постарше… – Можно подумать, ты их оправдываешь, – сердито-сдержанно (и, видно, не в первый раз) заметила Лионелла. – Хороши косички! – почти одновременно возмутилась Густа. – А в подворотню силком затаскивать – это как? Лионелла ахнула. – И?.. – Да нет, я отболталась, – замахала ручками Густа. Побелевшая как мел Вита медленно выпрямилась и очень медленно произнесла: – Отболталась – это хорошо. Это ты молодец, тетя. Потому что за изнасилование гардемарины своих расстреливают. На месте. Она подошла к шкафу, вытащила пачку «Кэмела» и, выходя на балкон, уже нормальным голосом сказала: – Па, ну, придумай ты, чем ей по дому заняться сегодня-завтра. Кошек каких-нибудь притащи, что ли… Адам, составь мне компанию. Мы ненадолго, а то жрать жутко хочется. …Адам в первый раз видел, чтобы так курила женщина – сигарету в три затяжки. – Что-то было? – спросил он. – Ага. – Не расскажешь? – Нет. Потом. Не знаю. Бросила окурок в траву и вытащила вторую сигарету. Когда они вернулись к столу, с виду все уже успокоилось. Лионелла раскладывала по тарелкам еду, академик колдовал над бокалами, сооружая сложный многоцветный коктейль, Густочка, сосредоточенно ахая, наворачивала крабовый салат. Неизвестно, чему учит история, а вот походная жизнь, видимо, любого доцента приучает лопать все, что дают, при первой возможности. Без комплексов и без интеллигентской рефлексии: что делать, кто виноват и едят ли курицу руками. Еще как едят! С хрустом! Во всяком случае, любимую ножку Витка уцепила моментально – иначе было бы не спасти. Лионелла набрала воздуху… И тут вторую ножку с ворчанием отломила Густочка. Адам счел себя обязанным сгладить ситуацию: – Лионелла Максимовна! Вита мне говорила, что вы готовите такой королевский рыбный салат… А у меня глаза разбежались. – Это с грецкими орехами и копченой скумбрией? Сейчас я вам положу, Адамчик, угощайтесь. Где это вы так загорели? В отпуске были? – В отпуске я уже лет пять не был. А загара мне по работе хватает. У нас же база в Бейруте, страшное дело. Это мне, можно сказать, повезло, что я там ещё арабом не стал. Швед у нас один был, так он за полтора года абсолютно черный сделался, волосы закурчавились… В общем, негр и негр. Отозвали парня. – А Виточка совсем не загорает, – сокрушенно пожаловалась Лионелла. – И тоже в отпуск не идет. Все время что-то неотложное. Что у вас за работа такая? – Выбки певедохнут, – с набитым ртом пояснила Вита. – Уйду в отпуск – ковмить некому будет. И хана аквавиуму. Академик, отчаявшись привлечь к себе внимание цивилизованными методами, постучал ложечкой по бокалу. Адам среагировал первым. Он вскочил на ноги и торжественно провозгласил: – За прекрасных дам! И все наконец-то выпили. После чего застолье, увязшее было непонятно в чем, выправилось, вырулило и покатилось как должно. Но когда академик сам встал, чтобы сказать тост, заработал висевший в коридоре репродуктор: щелкнул, зашипел и негромко, по нарастающей, затрубил сбор. Мелодия отзвучала, и голос каперанга Геловани произнес: – Внимание! Всем гардемаринам выпускного курса немедленно прервать отпуск и вернуться в Школу. Повторяю: всем гардемаринам выпускного курса вернуться в Школу до восемнадцати ноль-ноль. Это не учебная тревога. Все опоздавшие будут отчислены без права восстановления… Адам и Вита переглянулись, и Адам метнулся к телефону. Его ждали в полном молчании, только Густочка нервно вздыхала и несколько раз порывалась о чем-то спросить. Он вернулся, с сожалением развел руками: – Труба зовет. Лионелла Максимовна, Максим Лео… нидович… спасибо за обед, за беседу… Августа, было очень приятно… – Ага, мы поскакали… – Вита порывисто обняла обоих родителей сразу, чмокнула тетушку, с сожалением оглянулась на обезноженную курицу… – Ой, подождите, я вам с собой!.. – спохватилась Лионелла. …На лестнице Адам взял Виту за плечи, развернулк себе лицом: – В небе – черт-те что. Никто не знает. Кузены жгут бумаги – грузовиками. Ты поняла? Вита чертила пальцем в воздухе, словно что-то считала. – То есть им сейчас не до нас? – Ага. Ситуация уникальная… – И мы будем последними раздолбаями, если не выжмем из неё все, что возможно. Они бросились вниз по лестнице. – Возьми сумку, – вприпрыжку сказала Вита. – Ты не представляешь, сколько всего там есть. Я тоже не представляю. Но мама – лучший в мире специалист по кормлению меня. – Хорошо бы она дала рюкзак, – проворчал Адам, прилаживая неудобную и тяжелую сумку на плечо. Служебный «уазик» подкатил к парадной в тот самый момент, когда они шагнули на тротуар. Юлька не знала, почему свернула за той троицей. Она вообще не очень понимала, что с нею происходит в последние дни. Словно её разрезали, вывернули и как-то иначе сшили. Нельзя сказать, что она плохо ощущала руки и ноги – но она ощущала их не так, как привыкла. Лицо приходилось ощупывать, чтобы узнать, какая гримаса на нем пристроилась. То же самое произошло с городом. Она перестала его чувствовать. Между нею и такими знакомыми улицами образовалась скользкая бугристая прослойка, которую, наверное, можно было не только потрогать, но и увидеть: просто надо было как-то ещё – полностью, что ли, – открыть глаза. |