Онлайн книга «Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений»
|
К урокам я почти не готовилась. Но у меня была хорошая зрительная память. И мне достаточно было один раз взглянуть на ноты, чтобы запомнить все. Моим педагогом по музыке был поляк Португалов. Очень интересный человек. Дома у него была красивая мебель, на стенах висели старинные фотографии его предков. Как-то он мне сказал: «Татули, на следующей неделе у нас концерт. Ты будешь играть вальс!» Наступил день концерта. Я пришла на него конечно же неподготовленная. Пыталась отказаться от выступления. А Португалов сел в кресло, бросил на рояль ноты и говорит: – Ты читала «Анну Каренину»? Так вот, представь, что ты в белом платье сидишь за роялем в салоне, а Анна с Вронским танцуют под твой аккомпанемент вальс. Представила? Тогда иди к инструменту. Я села, кое-как сыграла этот вальс. Встала из-за инструмента и смотрю на Португалова. Тот несколько минут помолчал, а потом сказал: – Знаешь, как ты сыграла? Словно Стаханов и доярка Мария Дымченко танцевали! А тогда в газетах чуть ли не каждый день писали о рекордных надоях этой самой Дымченко. Мне так обидно стало, что, придя домой, сказала маме: «Кончилась моя музыкальная карьера. Больше не пойду!» И действительно, больше на музыку не ходила… Когда мне исполнилось лет шестнадцать, из меня решили сделать танцовщицу. У Джано Багратиони был свой ансамбль народного танца. Он взял меня, Медею Джапаридзе, Медею Яшвили, Нуну Сванишвили и стал с нами заниматься. Но из этого тоже так ничего и не вышло… Дочь поэта Паоло Яшвили Медея была моей ближайшей подругой. Я часто видела и самого Паоло. Он был увлекающимся человеком. И блистательным поэтом. Ухаживал за Кетусей Месхишвили. По четвергам, когда в доме приемов собиралось высшее общество, прочитал в честь нее четверостишие о том, что «Четверги приносят мне счастье, ты – царица четверга». А когда Кетуся вышла замуж за одного из министров правительства Ноя Жордания, написал такое стихотворение: Переменчива судьба, И изменчив этот свет — Вы теперь жена министра, Я влюбленный в вас поэт. Он вообще был мастером экспромта. Однажды сидел на заседании Союза писателей рядом с Корнеем Чуковским и написал что-то по-грузински. А когда Чуковский спросил, почему по-грузински, он тут же сочинил экспромт на русском. Какое чудное соседство, Здесь Белый, Блок и Пастернак. Я рядом занимаю место, Как очарованный простак. Перевожу вам эти строчки На несравненный русский лад — Поэт моей любимой дочки, А для меня – весь Ленинград. Его обожали все. Когда я потом готовила сборник его произведений (при жизни он печатался только в газетах), то обнаружила в архиве письма Александра Блока и Андрея Белого к Яшвили. Они пишут, с каким нетерпением ждут дней Грузии – тогда проводились такие акции, – чтобы можно было приехать в Тбилиси, увидеться с Паоло и поехать с ним в Цинандали. Мать Паоло была из Имеретии. Один раз, когда он ездил навещать ее, мы оказались соседями по вагону. Мы только приехали из ссылки из Саратова. Папа много разговаривал с ним. Помню, они вышли на перрон и так увлеклись беседой, что я начала беспокоиться. Уже три свистка было, а они все стоят и о чем-то говорят. Тогда я не выдержала и закричала: «Идите в вагон, был свисток». Паоло поднялся, подошел ко мне и спрашивает: «И тебе не стыдно? Ну и что, что был свисток? Что вообще такое этот свисток?» А потом надписал мне книгу: «Татули, исцавле карги картули». («Татули, учи хорошо грузинский».) А как-то мы шли с папой по Руставели и встретили Паоло. Он поднял меня на руки и говорит: – Я сегодня утром поднял на руки свою Медею и сказал ей, что она самая красивая. А Медея ответила: «Если бы ты видел Татули Масхарашвили, то не сказал бы так». Папа мой был счастлив это услышать: – Пусть у нас с тобой, Паоло, будут самые красивые дочери. Но об этом, наверное, не надо. Неудобно мне об этом говорить. Медея всегда меня вспоминала, когда ей комплименты делали. А она очень красивой была, эффектной… В 1936 году начались аресты. Арестовывали влиятельных людей, работников ЦК партии. Папа даже в шутку сказал: «Ну вот, своих начали арестовывать, нас теперь оставят в покое». Но потом и папиных друзей арестовали. Его самого уговаривали уехать в Россию. Но он не захотел. А возле нашего дома в это время уже в открытую стояли чекисты и смотрели в наши окна. Такое неприятное ощущение было. Папа перестал ночевать дома. Как-то из Кутаиси приехала двоюродная сестра. И папа махнул рукой: «Черт с вами, останусь сегодня». И не ушел. В ту ночь никак не засыпал мой брат, все вертелся, вздыхал. Я даже рассердилась на него. А в четыре часа утра раздался стук в дверь. Ну, конечно, влетели, судорожно принялись что-то искать. В комнате стоял французский буль. Один из пришедших спросил: «Это шкаф или печка?» И чекист-армянин ответил: «Печка», хотя понял, что шкаф, там ключи в замке были. В этом буле лежала сберкнижка. И она нас потом спасла. Близкий друг папин, министр финансов, с риском для своей жизни вернул нам эти деньги. Когда обыск кончился, папу забрали. Увели, как всех уводят. Это было сплошь и рядом. У меня в классе чуть ли не десять одноклассников было, у кого родителей арестовали, так же у моего брата. Папа не думал, что уходит навсегда. До этого его ведь три раза арестовывали. Да и никто тогда не верил, что это навсегда. У нас один знакомый перед своим арестом принес домой несколько буханок хлеба. И когда его выводили, он обернулся к жене: «Ну, тебе этого хлеба хватит до моего возвращения. Я ни в чем не виновен и скоро вернусь». Его расстреляли. И папа тоже думал, что вернется. Когда он выходил из дома, то обернулся и сказал маме: «Я обещал Татули купить красное платье. Умоляю тебя – купи ей его». Но я сама ни о каком красном платье не могла даже и слышать. И вот ухожу из этого мира, так и не надев никогда красного платья. Жакет красный был. А платье – никогда. Я не смогла бы его надеть… * * * Папу арестовали 27 июня 1937 года. И нас с мамой дядя Дима, мамин брат, забрал в Абастумани. Рядом с домом, где мы жили, находился санаторий работников КГБ. В один из дней я услышала, как жена какого-то офицера крикнула своей подруге: «Ты слышала, Паоло Яшвили застрелился?» А та ей в ответ: «Да ты что? А почему?» У меня потемнело в глазах. Я тут же рассказала об этом маме. Она даже не поверила: «Ты точно слышала? Арестовали или застрелился?» Потом, когда мы вернулись в Тбилиси, я узнала, как было дело. Паоло пришел в Союз писателей. С собой у него было ружье. Когда его спросили, зачем ему оружие, он ответил, что после заседания собирается зайти в общество охотников. Началось заседание. |