Онлайн книга «Германтов и унижение Палладио»
|
– Получается, что смерть Ашенбаха – это ещё и символическая… – Смерть самого Манна как классического писателя. – И сейчас, когда и модернизм деградировал, вляпались мы в очередной канун? – Ну да, мы же говорили об этом, о втором акте заката, спустя век… Искусство лишь оповещает нас о приближении закатного часа, причём иногда – деградацией своей, иногда дивным, но будто бы предсмертным, как вспышка агонии, расцветом. – Расцветом? – Бывает и так, вспомните расцвет искусства Серебряного века при нравственно-политическом убожестве русской жизни. – Искусство расцветает ли, деградирует, но всегда опережает жизнь? – Всегда. – Вы действительно не меняетесь. Выдам застарелый секрет: на кафедре за глаза упрекали вас в том, что вы привыкли ставить телегу впереди лошади. – Привычка – вторая натура. – А сейчас что видится вам? О чём, ЮМ, предупреждает сейчас искусство – о тотальном распаде? – Ну, сейчас и искусство, и неискусство, выдаваемое стаями кураторов за искусство, наперебой сообщают нам о распаде – и сущностей, и связей, и эфемерных духовных ценностей. Конечно, всякое поколение, уходя, готово с упоением исполнить напоследок «за упокой», однако… – Что «однако»? – Кажется, во всяком случае, что глобализм, заявленная цель которого объединять-уравнивать всё и вся, деструктивен. – А через век – опять пауза, опять закат, его третий акт? – Возможно, мир ведь подчинён цикличности. Beretti, Shell… страшную усталость почувствовал Германтов, подумал: по утрам можно, конечно, хорохориться перед зеркалом, но силы-то иссякают; глянув на промелькнувший дорожный указатель со стрелкой, сказал, несколько меняя направление темы: – Я был в Комо в позапрошлом году, смотрел рисунки и чертежи Сант'Элиа. – Будущее оказалось совсем не похожим на то, к чему Сант'Элиа взывал в своих манифестах. – Будущее жестоко обманывает замечтавшихся прожектёров. – Если не опережать ход событий. – Вы революционерка? – Нет, я же саморазоблачилась уже, я – колдунья. – И над чем вы колдуете? – Над душами. – С целью? – Цели уточняются. – А средства? – Совершенствуются! – усмехнулась и посмотрела ему в глаза, ослепив золотым блеском своих горячих тёмных зрачков. – В известном смысле я позаимствовала ваш метод, ЮМ. – ? – Вы переносите в новый современный контекст старые произведения искусства, а я – души. – Что именно понимаете вы под душами? – Чувствующие и думающие сгустки таинственных энергий, облачённые в штаны или платья. – Для чего души обрастают плотью и облачаются в одежды? Рассмеялась: – Для полицейского опознания. – Сногсшибательно! – сказал, чтобы что-нибудь сказать, перевёл дыхание. – Откуда и куда вы, напрягшись, спиритическим усилием переносите приодетые души? В какой контекст? – Например, из венецианского шестнадцатого века, из чинквеченто – в текущую современность, – сделала обводящий жест кистью и словно кивнула ветровому стеклу, – сюда переношу, хоть и на эту дорогу. Вот так укол; с полминуты не мог оправиться, теряя контроль над разумом и ощущая полную свою беззащитность. – На дорогу? – Если эта дорога вам, к примеру, приснится, – рассмеялась. – Приодетые, как вы сказали, или пышно разодетые души я переношу в сны, причём не в свои сны, чужие. ЮМ, я не утомила вас всей этой чепухой? – Напротив, заинтриговали. И чем же занимаются души, переселяемые вами в чужие сны? – Превращением снов в галлюцинации наяву. Души переселяются в сны, чтобы превращать сны в галлюцинации? Но зачем, с какой целью… Может быть, это сказано не всерьёз? Не лучше ли и ему всё услышанное перевести в шутку? – Вы – с неуточнёнными пока целями – играете мистическими энергиями, обживая и меняя чужие сны, допустим. Но в Венеции, – склонив к Вере голову, понизив голос, – всегда было небезопасно контактировать с запредельностью, служить оккультизму. Не боитесь тайных доносов? – Инквизицией теперь детей пугают в музеях восковых фигур, – парировала, тоже, впрочем, переходя на доверительный шёпот. – Трибунал Совета десяти, как и сам Совет, как и «чёрные колпаки», осведомители Совета, распущены. – А где, – чтобы увильнуть в сторону и выиграть время, задал-таки бестактный вопрос, который ещё в Соборе хотел, но постеснялся задать, – где ваша брошка-лотос? Она вам была бы сейчас к лицу и к цвету костюма. Помолчала, глаза затуманились. – Мне болезненно дался переход из буддизма в католичество – ожидания нирваны трудно променять на душевные муки; у меня началось что-то вроде ломки у наркомана, и несколько лет прошло, прежде чем я на мессе в Сан-Марко, стоя со свечкой на растрескавшемся мозаичном полу, под сумрачным блеском сводов с золотой смальтой, впервые испытала возвышенное волнение. Но худа без добра не бывает: травма, спровоцированная сменой религий, обострила интуицию и обнаружились у меня аномальные способности, я почувствовала себя колдуньей, способной вторгаться в чужие сны. – С вами действительно не соскучишься. – Стараюсь. – Но всё-таки колдовство и католичество – забористый коктейль… Пусть инквизиция и распущена, на Пьяццетте уже давно не сжигают ведьм, – невольный укол, – но как жить с таким коктейлем внутри? Нажала кнопку: «Ох, эти чёрные глаза меня погубят, их позабыть никак нельзя, они горят передо мной…» Запетый романс брызнул гипнотичными тембрами. – Лещенко? – Да. Есть ещё Вертинский, Козин… и – слушаю Высоцкого, Окуджаву, иногда меня такая тоска берёт, что я, чтобы не завыть, романсы и песни слушаю; спазмы тоски я снимаю сентиментальностью, иногда мне, как и раньше, помогают стихи. Дала-таки слабину, не выдержала? – Я не думала, что встреча наша получится такой сложной. – Прошлое нагоняет, – философски заметил, приходя в себя и обретая вновь уверенность, Германтов. – А будущее – пугает? – Вам-то, колдунье, чего бояться? Как наколдуете, так и будет. Ехали молча и вдруг: – Знаете, чьи стихи мне сейчас особенно помогают? Ползают на коленках что-то собирают складывают в кучку что – спрашиваю – собираете? – осколки – отвечают – осколки разрушенного мира |