Онлайн книга «Германтов и унижение Палладио»
|
– Как маски зимнего депрессивного петербургского карнавала? – Почему нет? Вот это Бруно, мой муж, – продолжала Вера, – с ним его друг детства, Массимо Фламмини, между прочим, комиссар венецианской полиции. – Отлично, можно расслабиться, наконец-то почувствовать себя в безопасности? Я, признаюсь, запуган венецианскими преступлениями. – Расслабляйтесь, защиту гарантируем, – рассмеялась Оксана, – в дни карнавала полиции подсуетиться пришлось, но карнавал закончился, теперь преступления будут сплошь киношные… Видели киносъёмки? Серию за серией гонят. – На карнавале у комиссара было много настоящей работы? – Забегался: убийства, самоубийства, ограбления… Я же говорила, сумасшедший в этом году выдался карнавал, труп разряженного в пух и прах наркомана-аргентинца, когда финальный фейерверк рассыпался в небе, всплыл в Канале. Но вам ничего не угрожает, вы теперь под нашей защитой. – Чуть что подозрительное заметим, – с напускной суровостью, нахмурив брови, подтвердила слова Оксаны хозяйка дома, – Массимо по первому нашему сигналу вышлет полицейский наряд. – Он человек чести, не подведёт, он из древнего рода Мочениго, знаете? – Отлично. А Вера не без лукавства напомнила, что при правлении дожа Джованни Мочениго родился Джорджоне. – Отлично, – повторил Германтов и подумал: что всё-таки нашла она в этом усатом лупоглазом Беретти? Неужели только умение манипулировать формулой «деньги – мраморный товар – деньги»? – Лёгкий аперитивчик для подстёгивания аппетита? – медленно подкатился столик на колёсиках. – Сухой мартини с лимонным соком? – Вера покидала в высокие стаканы зелёные оливки и кубики льда. Весь торец продолговатой, лежавшей вдоль фасада дворца четырёхоконной гостиной занимал внушительный – от стенки до стенки – застеклённый книжный шкаф-стеллаж с книгами и альбомами по искусству. «И как же внимательно она за мною все эти годы следила, ничего не пропущено?» – вздрогнул Германтов, увидев, что изрядную часть одной из полок занимали его книги: «Портрет без лица», «Письма к Вазари», «Купание синего коня», «Стеклянный век», «Лоно Ренессанса», «Улики жизни», «В ансамбле тысячелетий», «Джорджоне и Хичкок», все – да, ещё была по времени первая из написанных им книг, «Зеркало Пармиджанино», – да, все или почти все, его книги на русском языке и те, что переведены были на итальянский: Lo specchio di Parmigianino, Nel seno di Rinascimento, Nel complesso di millenni (Sette e mezzo punti di vista su Roma), Un secolo di vetro… – Каким будет нынешний век, после стеклянного? – Возможно, фантомным, изгоняющим жизнь из жизни. – И что останется вместо жизни? – Иллюзия. – Подмены не заметим? – Кто как… – И век, иллюзорно-прекрасный, но – с фантомными болями, будет пострашнее стеклянного и всех прошлых веков, железных? – Спросим у Веры Марковны? Вера Марковна загадочно пожала плечами. И были сборники эссе. И – ещё две его книги на французском, две – нет, три – на немецком… Ну да: Das glaserne Zeitalter, а-а-а, те, наверное, книги, что опередили итальянские переводы. – Я заказывала ваши книги по Интернету, – бесшумно раздёргивала шторы на окнах Вера, заполняя гостиную мягким светом. – Солнце уже уходит. – Юрий Михайлович, ума не приложу, когда вы столько успели написать? – спросила Оксана, позвякивая льдинками в запотевшем стакане. – Я старый, у меня было много времени. – Не кокетничайте, ЮМ, вам ни за что не дать ваших лет. И не вводите восторженную девушку в заблуждение, – приказала Вера и повернулась к Оксане. – Это всё написано всего за двадцать лет. – Плюс к двадцати годам – вся предыдущая жизнь. – Пусть так, – согласилась Вера, брызнув золотом тёмных глаз. – Жизнь вашу у вас нельзя отнять. Укол? – Юрий Михайлович, – какие у неё длинные руки, подумал, как у подростка, – вы пишете в Твиттер? – Нет, я замшелое болтливое существо. Язык людоедки Эллочки победил, а я остался не у дел со своим многословием. – Какой Эллочки? – Щукиной. – А-а-а-а… В этой победившей краткости какая-то есть опасность? – Был такой психолог, Выготский; когда-то в тридцатые, задолго до появления электронных чудес, норовящих свести язык общения к дикарскому словарному минимуму, он доказывал – теперь с ним трудно не согласиться, – что структура речи определяет структуру мышления, а вовсе не наоборот, как принято было всегда думать. Итак, чем примитивнее наша речь, тем… – нежно позвякивали льдинки, поблескивали зелёные оливки на дне стакана. – Понимаете в чём опасность? – Как же эсэмэски – получаете-отправляете? – Не получаю и не отправляю, легко обхожусь без них. – Мобильник-то есть у вас? – Есть, но пользуюсь я им крайне редко, в основном, когда застреваю в лифте. – И правильно, надо о здоровье подумать – от частых звонков по мобильнику мозговые опухоли образуются. Укол? – Планшетником обзавелись? – Мне, при моей-то замшелости, вполне достаточно ноутбука. – А блогами вы, Юрий Михайлович, интересуетесь? – Чересчур много мусора: всякий выспренний болван спешит сообщить городу и миру о своей глупости. – Игнорируйте болванов. – И свой заведите блог, умный… Или уже завели? – Нет, и меня, признаюсь, нечасто откровения посещают, к тому же не хочется выбрасывать слова в пустоту, – глотнул холодный терпко-горьковатый напиток; он ещё с времён алексеевских коктейлей полюбил вермут. – В пустоту? – поразилась Оксана, поставив на мраморную доску камина опорожнённый стакан. – Там же, в блогосфере, столько разных людей бодается. – Слишком разных! В блогосфере, в этом новом вселенском хаосе взаимно враждебных мнений, смыслы, если они и обнаруживаются среди нагромождений словесных отходов, аннигилируют, отсюда и ощущение разрастающейся пустоты. – Книги не выбрасываются в такую же пустоту? – Отчасти вы правы, выбрасываются. Но книгу ещё надо, находясь в относительно здравом уме, выловить в книжном море и – купить. – Хорошо продаются ваши книги? – Не очень. – Почему? – Кто-то резонно считает их чересчур специальными, кто-то, – вспомнил сценку в книжной лавке, – подозревает модную профанацию. – Как у Дэна Брауна? – Куда мне до Дэна, великого и ужасного! Его-то книжки раскупаются, как горячие пирожки. – Завидуете успеху, славе? |