Онлайн книга «Воспоминания о школе»
|
— Леонарди Альберто. — Молодец. Ты что-нибудь можешь мне сказать о чередовании? — Нет, синьор инспектор, мы такого еще не проходили… И тогда мне наступит конец. Инспектор нахмурит брови и уйдет, не сказав ни слова, а через какое-то, короткое, думаю, время, вахтер постучит в дверь и, просунув в щель нос, скажет не без ехидства: — Синьор учитель, вас вызывают к директору. Дело в том, что чередование я еще даже не начинал объяснять. Я вообще был далеко не самым прилежным учителем, который день за днем идет точно по программе, отнюдь: я то объяснял что-нибудь из грамматики, то разговаривал о цветах, а иногда рассказывал о Фурио Камилло, спасшем Рим от галлов, примчавшись верхом на белом коне как раз в тот момент, когда ненавистный враг Рима, Бренно, возгласил: «Смерть побежденным!» И мои мальчишки начинали аплодировать и расспрашивали о белом коне Камилло: — Синьор учитель, а он был большой? А бегал очень быстро? — Быстрее ветра, — отвечал я, — быстрее ветра. И тоже рисовал в воображении этого коня. Кто знает, может, именно на таком коне Камилло и освободил Рим. Я смотрел на Ронкони, тот улыбался, глядя на меня, и тогда я стеснялся немного своих страстных речей: я казался себе перед ним мальчишкой и опускал глаза под его взглядом. — Ребята, — сказал я как можно более серьезным тоном, стараясь казаться спокойным и невозмутимым, — завтра утром придет синьор инспектор и, возможно, спросит у вас чередование в корне глаголов… Я согласен, что вы совершенно не обязаны этого знать, потому что я вам этого еще не объяснял… Но давайте попробуем, может, вы все-таки что-нибудь знаете? Вот ты, Леонарди, если, например, тебе синьор инспектор скажет завтра: «Леонарди, проспрягай мне глагол „будить“», — что ты ему скажешь? Ну, давай просто представим… — Я будю, — начал Леонарди с самым что ни на есть серьезным видом, — ты будишь, он будит… На следующее утро все, кроме Мартинелли, ждали прихода инспектора. В полной тишине. У меня не хватало духа произнести ни слова. Ронкони был еще бледнее обычного, под глазами у него были синяки, голова еще больше наклонена вправо. Казалось, он прекрасно понимал, как мне страшно, и хотел подбодрить меня взглядом: «Не бойтесь, синьор учитель, увидите — всё обойдется!» Криппа, как всегда, спал: чтобы разбудить его, нужны были бы трубы и барабаны, визита инспектора явно не было достаточно. Инспектор вошел в класс ровно в десять. Я показал ему журнал, подробно доложил о пройденной программе, задал пару вопросов своим ученикам, на которые они, разумеется, ответили не раздумывая, и все шло очень даже хорошо. У некоторых на лицах уже начали появляться улыбки, лица стали менее бледными, Леонарди с его «будю» я посадил на самую последнюю парту, приказав не высовываться, и он начал уже потихоньку из-за нее выглядывать, поблескивая очками. И тут, в последний момент, когда я уже был уверен, что он вот-вот распрощается и уйдет восвояси, инспектор, кашлянув, спросил: — А как насчет чередования? Вы же его, конечно, уже проходили? — Конечно, синьор инспектор, я не отстаю от программы. — Прекрасно, прекрасно, ну что ж, вы хотите сами проверить кого-нибудь из учеников, или я проверю? — Как хотите, синьор инспектор, мне все равно. — Тогда давайте вы. Я обвел взглядом класс и среди всех объятых ужасом физиономий увидел маленькую, спокойную и улыбающуюся мордашку Ронкони. Темные круги под его глазами означали: «Я готовился всю ночь, синьор учитель. Эти неправильные глаголы я все назубок знаю, спрашивайте, можно даже самые сложные…» Он все проспрягал правильно, и даже инспектор, очень довольный, задал ему пару вопросов. — Молодец, молодец, Ронкони. И вы тоже молодец, синьор учитель. А вы, ребята, должны слушаться вашего учителя и гордиться им: такой молодой, а преподает уже не хуже старых учителей. Представляю, синьор учитель, как непросто вам пришлось, чтобы заставить их так хорошо выучить неправильные глаголы. — Синьор учитель уже целых три месяца нам их объясняет, — раздался тоненький голосок Ронкони. — Все остальные тоже, разумеется, так же хорошо знают глаголы, как и Ронкони… — Разумеется, синьор инспектор, если вы хотите проверить… — Нет, нет, хватит. Вы действительно молодец, синьор учитель. Мое почтение. До свидания, ребята, и поберегите своего учителя, он изо всех сил старается воспитать из вас порядочных людей… Он вышел, преисполненный энтузиазма, оставив после себя тишину, которая, казалось, не закончится никогда. Я смотрел на Ронкони, и мне так много хотелось сказать ему, но я не мог… Эх, если бы Мартинелли был в классе, он бы понял, что Ронкони совсем не ненормальный… — Ронкони, — спросил я, — ты устал? — Как обычно, синьор учитель… У ворот школы ко мне подошла его бабушка: — Он всю ночь просидел над книгами, синьор учитель. Скажите ему, умоляю, чтобы он так много не учился… Какая такая нужда ему была всю ночь сидеть? — Ронкони, ты завтра оставайся дома. Я тебя сам навещу, после уроков. — Синьор учитель, я завтра приду, я, пока смогу, приду. — Не говори так, не говори… — вздыхая, причитала бабушка, и они снова ушли вместе: она — облокотившись на его худенькое плечо, легко-легко, почти невесомо, а он — все равно сгибаясь под ее весом. Еще несколько дней внимательные глаза Ронкони смотрели на меня в классе. Но в то утро, когда, проверяя присутствующих, я назвал фамилию Ронкони и не услышал в ответ его тоненький голосок: «Здесь, синьор учитель!» — я понял, что в школу он больше не придет. Ребята тоже это поняли. — Синьор учитель, те цветы, что я вам принес… — начал было Мартинелли… — Я отнесу их Ронкони, хорошо. Я пойду к нему после уроков. Ронкони лежал в небольшой кроватке. Бабушка подошла ко мне поближе: — Он меня опять про небо спрашивал, синьор учитель. — Ронкони… Его руки лежали поверх одеяла, легкие, как пушинки. — Синьор учитель, не суждено мне носить рюкзак. Вы скажите Мартинелли… — Он просил тебе передать вот эти цветы… —.. что я его люблю, хоть он и считает меня сумасшедшим. Скажите, пусть он бегает, пусть собирает много цветов, и марширует перед директором, и слишком сильно не учится. И пусть вспоминает меня иногда… А я все неправильные глаголы знаю, синьор учитель: я бужу, ты будишь, он будит… Бабушка беззвучно плакала в углу, чтобы ее не услышали. Но Ронкони, похоже, не боялся. — Ну, пока, Ронкони, выздоравливай. Я завтра к тебя зайду… |