Онлайн книга «Крест командора»
|
Бедье неодобрительно зыркнул на него и приступил к процедурам. Сначала сделал кровопускание, потом дал каламель – лекарство с применением ртути, способное вызвать отток желчи. У Беринга началась рвота, лицо его посинело. Но Бедье спокойно, будто так и должно было быть, наблюдал за тем, как выворачивало командора. Ваксель сидел в сторонке, не смея ни о чем больше спрашивать ученого медика. После очищения желудка больной неожиданно успокоился и уснул. Бедье посчитал свой долг исполненным, наказал слуге давать капитан-командору, когда он проснётся, побольше питья, откланялся и ушёл. Беринг относительно спокойно проспал несколько часов, а проснувшись, слабым голосом попросил воды. Напившись, подозвал Вакселя: – Свен, мне кажется, мой фрегат подходит к вечной стоянке, – заметив протестующий жест, прикрыл глаза, словно прося не перебивать его: – Пригласите сюда господ Шпанберга, Чирикова и начальника порта. Я хочу говорить с ними… Через час старшие офицеры собрались у постели больного. Он лежал на высоких подушках бледный, осунувшийся. Парика на нём не было, и поэтому особенно бросалась в глаза седина, запорошившая его коротко стриженные, некогда смоляные волосы. Беринг оглядел всех сосредоточенным взглядом смертельно-больного человека. От этого бездонного взгляда, направленного прямо в душу, всем собравшимся стало неуютно. – Господа, я пригласил вас затем, что не чувствую более сил выполнять руководство экспедицией, возложенное на меня нашей августейшей повелительницей, – медленно проговорил капитан-командор. – Я чувствую, что дни мои сочтены. Прошу выслушать меня, как если бы сие была моя последняя воля… В горнице, где лежал Беринг, стало слышно тревожное гудение осенней мухи под потолком. Капитан-командор обратился к Вакселю: – Свен, прошу, пошлите за Анной Матвеевной… Он сказал это так, как будто супруга находилась не за тысячу верст, в Якутске, а на соседней улице. Ваксель растерянно оглядел присутствующих: – Кого прикажете послать, ваше высокородие? – Всё равно. Хоть лейтенанта Плаутина… Он, кажется, рвался съездить в Якутск… И не медлите, прошу вас… – Будет исполнено, – Ваксель поднялся и вышел, осторожно ступая по скрипучим половицам. В его лице читалась не только исполнительность преданного служаки, но и то, как тяжко видеть ему немощь капитан-командора. Оставшиеся терпеливо ждали дальнейших распоряжений. Беринг заговорил неожиданно горячо: – Тяжко мне оставлять вас, господа. Не имею уверенности, судари мои, простите сию резкость, что, когда Господь приберёт меня, не перегрызётесь вы, как собаки… – Как говаривал шут Петра Алексеевича старик Балакирев: «В России хлеба сеять не надоть, мы друг друга едим и этим сыты»… – мрачно отозвался Скорняков-Писарев. Чириков бросил взгляд на Шпанберга и Скорнякова-Писарева, подумав, что прав Беринг, трудно будет договориться с ними… – Дело погубите, небывалое дело, что нам Петром Великим поручено… – голос командора зазвенел и вдруг сник. Снова воцарилась гудящая тишина. Все ждали, кого капитан-командор назовёт преемником. Шпанберг не выдержал первым: – Кого вы оставите после себя, сударь? – спросил он по-датски, но его поняли все. – Согласно высочайшему указу, в случае моей кончины командование экспедицией должен будет принять на себя мой первейший помощник…капитан-поручик Чириков, – тихо произнес Беринг. Шпанберг вскочил. Лицо у него перекосилось, зубы клацнули, но противоречить капитан-командору он не решился. Беринг проговорил чуть слышно: – Прошу всех господ офицеров исполнять его… Тут силы оставили капитан-командора, и он закрыл глаза. Чириков кликнул ученика лекаря, дежурившего в соседней комнате. Тот выскочил из-за перегородки, оглядел больного и попросил: – Господа, у их высокородия опять жар начался. Извольте дать ему покой! Офицеры вышли, а Беринг провалился в темноту. Порой, как вспышки света, в нее врывалась жизнь. Звякала ложка о стеклянный сосуд, в котором лекарь разводил питье. Извивались перед мутным взором чёрные жирные пиявки, пришлёпываемые рудомётом [60] ему на виски и на грудь. – Тak! Godt tak! [61] – запекшимися губами шептал он. Снова наступала темнота. Черные пиявки извивались и увеличивались в размере. Вот они уже вовсе не пиявки, а змеи, переплетающиеся на деревянной резьбе на стенах кирхи в Хорсенсе. Основание кирхи сложено из грубого камня, а черепица на остроконечной крыше похожа на чешую сказочного дракона. Крылатые драконы подхватывают Витуса и поднимают в небо. Там, на облаке, похожем на сизый дым из трубки-носогрейки, сидит его отец Ионансен. Он курит трубку и говорит ласково: – Ты будешь капитаном, Витус! Ты будешь капитаном… – Unskuld, far [62] , – отвечает Витус. – Я хочу петь в церковном хоре… Лицо Ионансена заволакивается дымом, растворясь. Витус пытается удержать отца. Но руки его хватают пустоту… Не ковыль-трава, травушка шатается, Зашатался тут добрый молодец, Он служил, служил царю белому, Царю белому, Петру Первому… – Кто это поет? – спросил он, очнувшись. – Солдатики наши, из караула… Приказать, чтоб замолкли, ваше скородие? – Пусть поют… Хорошо… – пробормотал Беринг, снова впадая в забытьё. …Ласково гладит его по голове пробст Хольдберг, утешает: – Ты сердцем поешь, мой мальчик! Ты ещё будешь петь в нашем хоре! – Толстяк попался, толстяк попался, – перебивает пробста рослый парень в поношенной рыбацкой робе. «Это же Долговязый Педер! Он потащит меня в Логово… Я не хочу отдавать Сатане свою душу! Господи!» – сердце Витуса переполняется давно забытым ужасом… Он стонет и мечется в бреду. – Долго не протянет… – послышался знакомый голос Кукушкина. – Надо бы священника позвать… – эхом отозвался другой. – Да где тут вашего пастора найдешь… Может быть, все же отца Иоанна пригласим? – Нет-нет! Не положено лютеранину вашему батюшке исповедоваться… |