Онлайн книга «Последний часовой»
|
Теперь крутись сам. Зачем даются предсказания? Чтобы опустить руки? Вряд ли. Но если Бог велит России пройти через искушения, дело ли императора заграждать путь? Или пророчества – суть предупреждения? Одумайтесь. Отступите от края. Иначе… Мысли не давали спать. Мудрено ли, что утром у Николая был усталый вид, резкий голос и неприветливое лицо? Ангел отлетел. И если не всякий еще осознал эту истину, взмокшей шкурой прочувствует, войдя в кабинет. Вдовствующая императрица как никто понимала сына. Видела она трех царей! Если Никс не перестанет рвать себя в клочья, увидит четвертого. Мать умела заставить уважать свое мнение и, почувствовав натянутую до звона нить между кротчайшим из владык и честнейшим из государей, пресекла непонимание в корне. После чая выслала всех, оставив у себя в светлой белой столовой, выходившей дверями в зимний сад, только сына и митрополита. – Что вы скажете, ваше святейшество, скоро ли произойдет слияние Церквей? – Вопрос светский. Совсем во вкусе прошлого царствования. Когда взаимного экстаза ждали со дня на день. Не дождались. Филарет прикоснулся пальцами к золотой панагии на груди. Чуть покашлял. – Думаю, настанет время, когда у нас просто не найдется другого выхода. Но то не будут дни радости. Император заметно вздрогнул. Поднял на митрополита глаза. Кажется, он один только и понял. – Вот как? Значит, вы не считаете, что Священный Союз сможет спасти мир от потрясений? Владыка пожал плечами. – Много было надежд на возрождение народов. Но время, в которое мы живем, – не тихое утро России, а грозный закат Европы. Впрочем, – поспешил Филарет, – продолжаться он может не одно столетие. – И зная это, как царствовать? – Николай в упор смотрел на собеседника. – Так же, как и не зная. Повисла пауза. Мария Федоровна постаралась затянуть ее края, разлив чай и знаком приказав подать засахаренные фрукты. – То, что мы видели в мятеже, – лишь первый приступ дьявола. Попустительство злу дало ему укрепиться. Молодой император поморщился. – В крепости сейчас около двух сотен человек. Причастных к заговору гораздо больше. Не все виноваты. Но все испуганы. Кажется, многие сами от себя не ожидали… Я не могу видеть в каждом врага. Но не могу и любить, как учат заповеди. Филарет кивнул. – Любить и прощать надо своих врагов. Бороться с врагами отечества. Ненавидеть врагов Христовых. К какой категории относятся ваши? Николай опустил голову. – К разным. Думаю, среди них не так уж много последних. – Но есть? Царь промолчал. Как не быть? Однако сделаться палачом… – Короны без креста не бывает. – Митрополит с благодарностью принял из рук Марии Федоровны чашку. – Взял одно, бери другое. * * * Петропавловская крепость. Не смотря на разговор с Софи Волконской, анонимные письма продолжали обнаруживаться то на ковре, то на туалетном столике. Лиц, заинтересованных в запугивании молодого императора, было достаточно. Целый город. Почтенные с виду люди, крупные сановники, дипломаты, явившиеся во дворец по делу, а также истопники, горничные, полотеры, солдаты на карауле – кто угодно. Вдруг полностью сменить ливрейных слуг или рассчитать поваров и камер-юнгфер не представлялось возможным. К вечеру людской прибой, схлынув, оставлял на паркетах Зимнего белую пену записок с доносами и обещаниями смерти. В отличие от царя, который деланно смеялся и дергал щекой, Бенкендорф считал, что именно тут можно найти обрывки недостающих следствию нитей. Часть злых шутников действительно издевалась, не имея задней мысли. Другие угрозы явно исходили от иностранных «братьев», связанных с нашими заговорщиками. Кроме того, родственникам арестованных казалось, что, угрожая императору расправой, они облегчают участь своих непутевых кузенов и детей. Самое неприятное предположение – на воле еще много заговорщиков, вхожих во дворец. Тайное общество куда больше, чем видится из-за допросного стола. По здравому размышлению Александр Христофорович решил поговорить с Мишелем Орловым и в его репликах – вряд ли дружеских – поискать зацепок. Алексис сделал так, чтобы брата содержали не в самом сыром и затхлом каземате, а перевели в первый номер Кронверкской куртины, где прежде обитал Кондратий Рылеев. Камера – сухая и чистая – выходила одним окном на внутренний двор крепости, другим на Неву. Нижние стекла были замазаны краской, но при богатырском росте узника он свободно любовался перспективой. – Ты не можешь себе представить, сколько утешения приносит печка, – приветствовал гостя Мишель. Покоритель Парижа стоял на коленях возле чугунной черной дверки и кормил огонек березовым крошевом, отламывая от поленьев кусочки коры с подсохшей древесиной. – Рад видеть тебя в добром здравии. – Тот, должно быть, мне здоровья не желает. – Орлов поднялся и отряхнул брюки. – Тот помиловал тебя для брата. – Бенкендорф без приглашения взял стул и уселся рядом с печью. – Поддерживаешь порядок? Сейчас даже неясно, где спокойнее, в крепости или на улице. – Поменяемся? – Благодарю покорно. Мишель посмеивался в усы и, кажется, был рад визиту. – Твоим в Москву Алексис все написал. О жене не беспокойся. Она получит приказание ехать в деревню, куда и твою буйную голову доставят, надеюсь, не отдельно от плеч. – Я должен поздравить тебя: одесную императора. – Орлов картинно поклонился. – Много чести, мало толку. – Не прибедняйся. Твоя карьера выстрелила, как ядро из пушки. Все об этом говорят. – Ты в крепости слышишь столичные сплетни? Оба засмеялись, и Мишель с тяжким скрипом опустился на просиженную кровать. – Распорядись чаем. Бенкендорф постучал в дверь и отдал приказание явившемуся надзирателю. – Только булки здесь и хороши, остальная пища непереносима, – проворчал арестант. – Ты хотел говорить со мной? Без протоколиста? – У меня есть несколько вопросов. – Все, о чем меня изволит спрашивать государь, я рассказываю на дознании. – Я читал твои протоколы, ты просто издеваешься. – А ты думаешь, я размякну тут со старым другом и выложу правду до донышка? Орлов продолжал посмеиваться, но взгляд его стал цепким. Александр Христофорович сделал над собой усилие. Он раздвинул указательный и средний пальцы правой руки наподобие циркуля и положил их на сгиб левой. Мишель мигом утих. – Ты все еще помнишь? – Мы были молоды и хотели блага. |