Онлайн книга «Жестокий век»
|
– Цзяо шэммо минцзя?44 – Хоахчин наклонилась над мальчиком. Он, занятый поисками, раздвигал траву, подымал и бросал камешки. Хоахчин легонько шлепнула его метелкой по спине. – Цзяо шэммо минцзя? – Воды минцзя Джучи45, – торопливо сказал мальчик. – Хоахчин, не забивай голову ребенку своими цза-минцза! Все равно ничего не поймет. – Он понимает… – тихо сказала Хоахчин, отошла в сторону, села на траву, спиной к Оэлун и Джучи. Поредевшие ее волосы были связаны на затылке в узел. Узкая спина сгорбилась. Стареет бедная Хоахчин. Сколько всего вынесли с ней вдвоем! Работящая, бодрая, она всегда была для Оэлун и сестрой, и подругой. Нянчила детей, копала коренья, из старья-рванья умела выкроить одежонку. – Хоахчин… Она повернула голову. В острых углах глаз блестели слезы. – Ты обиделась? Ну что ты, Хоахчин, как можно! Говори с Джучи на каком хочешь языке… – Спасибо, фуджин. Я не обижаюсь. Многие слова моего языка забыла. И Хо вспомнила. Пропал где-то мой брат, совсем пропал. Ой-е, к чему моя такая жизнь? – Ну, Хоахчин, зачем говоришь такое? Жив, наверное, Хо. Очень уж далеко земля твоих предков… – Ой-е, далеко… Весной птицы летят с той стороны, осенью летят в ту сторону. Люди – ни туда ни сюда… Оэлун почувствовала себя виноватой перед Хоахчин. У нее самой есть дети, внук, а что у Хоахчин? Ничего. Ни одного родного человека. – Садись сюда, Хоахчин. – Оэлун пододвинулась, уступая ей место на камне. Хоахчин села, утерла слезы ладонью. – Помнишь, Хоахчин… Оэлун не досказала. От юрт к ним направлялись вдовы отца Сача-беки. Старшая, Ковачин-хатун, широкоскулая, морщинистая, сильно прихрамывала на обе ноги, шла вперевалку, будто утка, и опиралась на толстую палку; младшая, Эбегай-хатун, – мать Сача-беки и Тайчу, полная, с обрюзглым лицом, поддерживала Ковачин-хатун под руку. Оэлун не любила этих женщин. Старые бездельницы были только тем и заняты, что ходили по куреню, всех поучая. Они знали все обо всех. Злой дух принес их сюда. Не иначе. Женщины остановились около Джучи. Эбегай-хатун поманила его к себе, играя пухлыми пальцами, сюсюкая. Джучи увернулся, шлепнулся, на четвереньках добрался к Оэлун, спрятал лицо в подоле халата. – Пугливый, как ягненок! Не в отца, совсем не в отца. – Жидкие щеки Эбегай-хатун затряслись от смеха. – Тебе-то откуда знать, каким был в ту пору его отец? – спросила Оэлун. – И верно. Каким был его отец, я совсем не знаю, – миролюбиво согласилась Эбегай. – Не знаешь – зачем тебе говорить об этом? – спросила Хоахчин. – Ты фуджин! Ковачин-хатун стукнула ее по спине палкой. – Как смеешь сидеть рядом с хатун? Кто позволил тебе открывать рот? Хоахчин молча поднялась и ушла в юрту. Оэлун, бледная от негодования, тоже хотела было уйти, но подумала, что это будет очень похоже на бегство, и осталась. Ковачин-хатун, охая, села на камень, уперла закругленный конец палки в острый, с обвислой кожей подбородок, проворчала: – Все перевернулось. Где была голова, там ноги. – Сами все и переворачиваем! – подхватила Эбегай. – Сами, сами… То ли еще будет. Что можно хорошего ждать, если младшие правят старшими… – Ты о моем Тэмуджине? – спросила Оэлун. – И о Тэмуджине тоже. Ну кто твой сын, чтобы править нашим Сача-беки? – Моими Сача-беки и Тайчу, – поправила ее Эбегай. – Твоими. Но я старшая жена их отца. Мы, благодарение вечному небу, пока что живем по старым обычаям, с людьми низкородными и безродными дружбу не ведем, род нашего мужа и наших детей не позорим. – Узкие глаза Ковачин-хатун скосила на Оэлун. – Не опозорить свой род еще не значит его прославить. – Да уж у вас славы занимать не станем, – скрипела въедливая Ковачин. – Наши дети не на черемше росли, и мяса ели досыта, и молоко пили. – Не на пользу, видно, пошло молоко и мясо, если старшим над собой поставили Тэмуджина, выросшего на черемше да на кореньях, – сказала Оэлун. Эти нападки ее мало задевали. Пусть завидуют ей эти вздорные женщины – что им остается делать? Жизнь прожили – сытно ели, мягко спали, а что нажили? Ни умудренности, которая приходит с возрастом, ни доброты сердца, которую рождают муки и страдания, – ничего нет. А мнят себя лучше всех. Ну и пусть… У них – прошлое, у ее детей – будущее. – Ты высоко не возносись, – сказала Эбегай. – Твой Тэмуджин стоит на наших плечах. Вот скинут, опять черемшой питаться будете. – Кто же его скинет? – насторожилась Оэлун. Это была уже не просто болтовня. Недалекая Эбегай, наверное, где-то слышала. Может быть, от Сача-беки? Это вполне возможно. Сразу же после избрания Тэмуджина ханом она почувствовала все возрастающую, хотя и глубоко скрытую, неприязнь нойонов к ее сыну. Но еще никто ни разу не говорил вот так, прямо, что его можно «скинуть». Ханов не скидывают, подобно бурдюку с телеги, ханства лишают вместе с жизнью. – Так кто же скинет моего Тэмуджина? – Сам упадет, – сказала Ковачин-хатун. – Вы пустые женщины! – Оэлун поднялась, прижала к груди Джучи. – Если я узнаю, что где-то еще ведете такие разговоры, вас поставят перед лицом моего сына, хана вашего, и заставят указать, кто замышляет против него недоброе, кто хочет отступить от клятвы. – Ты младше нас, а говоришь такие слова! – возмутилась Ковачин-хатун. Но Эбегай, видимо, испугалась, подхватила ее под руку. – Идем. Ты, Оэлун, совсем не понимаешь шутливых разговоров. К юрте подскакал Хасар. Обугленное солнцем лицо в поту, халат на груди расхлестнут, глаза злые. Сдернул с упаренной лошади седло, пнул ее коленом в бок. – Пошла, кляча! Мама, есть у тебя что-нибудь попить? – Хоахчин! Налей ему чашку кумыса. Откуда приехал, сынок? Хасар махнул рукой, взял из рук Хоахчин чашку, запрокинув голову, одним глотком выпил кумыс. – Мне все надоело! Тэмуджин покоя не дает. Скачи туда, скачи сюда… Весь зад седлом отбил. – Что сделаешь, Хасар… Вам, братьям Тэмуджина, надо трудиться вдвое больше других. – Оэлун поставила Джучи на землю, подтолкнула к Хоахчин. – Иди, маленький, попей кумысу. – Он гоняет нас хуже простых нукеров! – Хасар скосоротился, плюнул. – Повелел мне ведать вместе с Хубилаем мечниками. Ведает один Хубилай. А кто он? Еще недавно крутил хвосты быкам Аучу-багатура. Кого оделяет за службу? Всех, только не нас, его братьев. |