Онлайн книга «Сто бед»
|
– Глянь-ка, – сказал отец, – мясо разорвано в клочья. Как душа. – Как это мясо может быть разорвано, как душа? – Я выражаюсь фигурально, господин философ. – Нет, ну, правда, как это душа может разорваться? – Под ударами вульгарности материализма. – Тогда, значит, она не разрывается. Это ветер разносит ее, как клубы пыли весной. – Ты еще слишком мал. Для тебя нет ничего проще, чем фантазировать. Но жизнь – это реальность. Вырастешь – поймешь! Мне захотелось добавить в кастрюлю немножко перца! Брацо не ожидал этого, так как не умел противостоять вульгарному материализму. Он набросился на мясо. Меня дико бесило, что он так шумно жует: – Чертова деревенщина! – сказал я. – Началось! Сударь любит поскандалить, да еще чертыхается! – А чего? Азра так говорит… Да, мам?.. Ты ведь так говоришь? – Я так говорю? Конечно! – Ты все время твердишь: «Чем я так прогневала Господа, что Он поселил меня в этой чертовой дыре»… – Да чего уж там. – Брацо решил отмахнуться от этого разговора. – Опять заладила… – Как это «заладила»? – возразила Азра, подстрекая его. – Были бы мы порядочными людьми, не жили бы здесь! – А что бы ты сказала, если бы тебе пришлось жить в Сибири? – В Сибири – не знаю, но здесь – это не жизнь! – Да, черт возьми, чего тебе здесь не хватает? – Здесь мы живем не по-людски, а потом и умрем не по-людски! – А как «умереть по-людски»? – А я тебе сейчас скажу! Это умереть там, где после твоих похорон людям не придется отскабливать грязь со своих ботинок! – И что же делают там, в другом месте? – Если ты умираешь там, где пахнет соснами, у людей под ногами скрипят иголки и трещат шишки. Брацо нравилось слушать, как Азра излагает свой оригинальный взгляд на мир. Главным образом потому, что тогда между двумя кусками у него была возможность осознать глубину ее мысли. Что было совсем небезопасно – приходилось выбирать: говорить или есть. Что предпочесть: добрый кусок или слово? Считается, что слово, но мысль склонна к блужданию, а голод способен лишить слова! Хоть и говорят, что думать лучше на пустой желудок, к моему отцу это не относилось. Он редко испытывал голод, что никак не отражалось на ясности его высказываний. Он давно овладел искусством разговаривать с набитым ртом. И его спасало нежелание произносить банальности, перечислять все свои невзгоды. Так что он не сбивался в своих рассуждениях. – То есть умереть на море – это преимущество? – Преимущество – жить на море! И следовательно, там же умереть! – Насколько мне известно, мертвому плевать, где он умер! – вставил я, вмешиваясь в разговор. – Ты прав, Алекса! Плевать! – Ну-ну, шли бы вы со своими придирками! Все равно, были бы мы сливками общества – жили бы на берегу моря! «Новое понижение температуры. Столбик термометра показывает минус тридцать три градуса. 1971 год стал самым холодным; накрывающая нашу страну ледяная волна идет с Украины и продержится еще как минимум неделю…» – с такого сообщения радио Сараева начало свой дневной прогноз погоды. – А эти скоты по-прежнему ничего не делают! – горячилась Азра, пока Брацо дремал на диване. Я смотрел, как дышит отец, и размышлял о том, возможно ли, чтобы он сдулся? Как камера футбольного мяча! «Дышит или не дышит? – думал я. – Дышит. Не дышит. Дышит. Не дышит…» На сей раз я не чувствовал необходимости вскакивать со стула, даже при виде неподвижной отцовской груди. Следующие нескольких секунд я вновь безучастно следил за его грудью. Мать мыла посуду, а у меня вдруг почему-то началось сильное сердцебиение. – Приложи руку к моему сердцу, – попросил я Азру. – Ничего страшного, ты молодой и здоровый. У тебя есть лыжи. Пойди покатайся. Что-то заставило меня оторваться от раскаленной добела печки и выйти из дому на мороз. Как будто это я был влюблен в Сибирь, а не отец. Спускаться по улице Авдо Ябучице с ее изгибами, змеящимися до самого военного госпиталя, – полный бред. Азра говорила, что выданные профсоюзом лыжи – «последний писк моды». Я сильно вспотел, пока надевал ботинки и застегивал крепления, и теперь лез вверх по склону, к дому Лазаревичей. Я и не думал поступать как все и карабкаться по обледенелой лестнице. Но достаточно мне было услышать пронзительные крики и увидеть мальчишек с нашей улицы на санках, на коньках, на лыжах – кто как мог, чтобы в мгновение ока изменить свое решение. Я не любил оставаться в стороне. На моих глазах двое мальчишек, самых младших, на полной скорости скатились с горы и въехали на лестницу. От страха или от удовольствия они вопили: – Разойдиииись! Поберегиииись! Им удалось избежать столкновения и обогнать мчащихся перед ними санников и лыжников. Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди! Разве я могу сдрейфить? Я, как Жан-Клод Килли [12] , придал своему телу обтекаемую форму и ринулся вниз по лестнице. Я видел, как прямо на меня несется вход в военный госпиталь! Вместо того чтобы сделать резкий поворот и затормозить, мои ноги продолжали движение вперед. Я размахивал руками во все стороны. Улица Горуша круто шла вниз, и вахтенному солдату пришлось открыть ворота госпиталя, чтобы я не врезался в них. Я пронесся мимо стража, словно пушечное ядро. – Потише, парень! Так ты угодишь прямиком в канаву! Кухня военного госпиталя располагалась на первом этаже. Я налетел на разгружавшего картофель повара и втолкнул его в подвальное окно, так что бедолага оказался в корыте с фасолью. Недо, мой двоюродный брат с материнской стороны, плохо слышал и поэтому разговаривал жутко громко. Он работал шофером, а в свободное время увлекался скульптурой. У него были здоровенные ручищи, он любил женщин, и поговаривали, будто, проведя в его объятиях четверть часа, злополучные красавицы имели жалкий вид и напоминали выжатый лимон. Все свои высказывания он обычно начинал или оканчивал одинаково: «Короче… сам знаешь…» – Только бабам не вздумай так сказать, они примут тебя за слабака! – Я еще мал, мне до них дела нет! – В жизни мужика только это и важно! Брацо воспользовался тем, что Азра моет посуду, и шепнул Недо на ухо: – Он слишком задумчив для своего возраста. Нашел бы ты ему девчонку! – Скажи-ка, Алекса, ты дрочить уже пробовал? – Чего? Я украдкой бросил взгляд на мать. Звон посуды и шум льющейся из крана воды мешали ей слышать наш разговор. |